— Сорванец, — вслух сказал Александр Георгиевич, — носится по городу, школу, наверно, пропускает.

За мостом, на площади, Александр Георгиевич взглянул на электрические часы. До встречи с артистом оставалось несколько минут. Две легковые машины с шахматными клеточками стояли тут же, под часами. А напротив, на глухой стене, висел плакат: «Такси — самый удобный вид транспорта». Александр Георгиевич вздохнул и быстрее зашагал по лужам, уже не выбирая места посуше.

В назначенное время он постучался к артисту.

— Да, да. Прошу! — ответили из-за двери.

Александр Георгиевич вошел и в деревянном кресле у стола увидел мужчину без пиджака, в шелковой рубашке и жилете. Библиотекарь неловко остановился у двери — ботинки были грязные, а пол чисто вымыт.

Золотников поднялся. Большую свою голову он держал высоко и прямо, на лоб ему падала тронутая сединой рыжеватая прядь. Артист ловко помог смущенному гостю раздеться, пригласил присесть. Он был слишком уж предупредительно-вежлив, и Александр Георгиевич подумал, что Золотников, должно быть, разыгрывает роль из какой-то пьесы.

Едва Александр Георгиевич сел, как в дверях соседней комнаты появилась женщина в выцветшем фланелевом халате. Лицо ее было худощавым, густо напудренным, а узковатые глаза показались Александру Георгиевичу печальными. В руках она держала банку свинобобовых консервов и большой кухонный нож.

— Петруша, на минуточку, — позвала она и так приветливо поздоровалась, что Александр Георгиевич проникся к ней симпатией и почувствовал, как проходит его смущение.

— Простите, один момент, — извинился Золотников.

Александр Георгиевич огляделся. Его внимание сразу же привлек небольшой книжный шкаф. Там сияли золотыми корешками томики Драйзера, Бальзака, Чехова. «Подписные»… — определил Александр Георгиевич и с огорчением подумал, что из-за своих театральных увлечений Зинаида Васильевна опоздала подписаться для библиотеки на сочинения Гюго. А вот люди, которым надо, постояли, наверно, в очереди и приобрели.

Несколько снимков висело над потертой ворсистой тахтой.

Все они были портретами Золотникова. Но каким разным был он на каждом портрете, какой непохожей жизнью жил на этих снимках! Артист был снят то в чалме и пестром азиатском халате, то в лихо сдвинутой на затылок бескозырке и флотской тельняшке, то смиренно глядел в одеянии священника, то мрачно хмурился в арестантской куртке. И висела тут еще одна карточка, отличная от других. Перед каким-то большим домом, в садике, стояли вокруг седовласого знаменитого артиста — Александр Георгиевич артиста узнал сразу — человек двадцать пять молодых людей, юношей и девушек. Всем было весело, все дружно смотрели на грузного старого артиста и чему-то смеялись. Внизу белела надпись: «Институт театрального искусства, выпуск 1938 г. Москва». Был тут и Золотников. Он застенчиво стоял с краю, высокий, угловатый, в короткой бархатной курточке, вытянув тонкую шею.

Александр Георгиевич рассматривал фотографию, когда хозяин вернулся.

— Наш институт! — сказал он, и глаза его потеплели. — Вот какой я тогда был… — Золотников бережно дотронулся до фотографии.

— Изменились, — учтиво проговорил Александр Георгиевич.

— Еще бы, — усмехнулся Золотников. — Годы! Годы! И, как-то слишком уж быстро переходя к делу, спросил:

— Значит, вечер у вас четырнадцатого? Позвольте, что у нас четырнадцатого? — Он полистал записную книжку. — Какое время говорите? На шесть часов… Я должен перед вами извиниться. Совсем упустил из виду — у меня по четвергам самодеятельный кружок на механическом заводе. А тут перенесли на пятницу, собрание, что ли, у них профсоюзное.

— Нет, вы уж нас не подводите, — с твердостью, которой совсем не ожидал Золотников, сказал Александр Георгиевич. — У нас и афиша уже написана и пригласительные билеты посланы. Нас нельзя подводить!

И Александру Георгиевичу показалось, что Золотников посмотрел на него пристально, будто оценивал вместе с портфелем и книгами. Помявшись, артист сказал осторожно:

— Ради такого вечера я, видите ли, мог бы пропустить кружок, если, конечно, будет определенная компенсация. Недавно аналогичный случай был в Доме офицеров. Мне компенсировали: двадцать пять рублей.

Александр Георгиевич хотел было сказать о малых ассигнованиях на массовые мероприятия, о том, что библиотека может заплатить лишь половину запрошенных артистом денег. Он доверчиво взглянул в большие, поначалу добрые глаза Золотникова, но увидел в них только равнодушный холодок и не сказал ничего. Как же быть? Читатели должны услышать Маяковского, прочитанного мастером… Александр Георгиевич испугался, что Золотников примет его молчание за отказ платить и пообещал — компенсация будет.

— Значит, условились, — Золотников встал. — Да, кстати: как добираться к вам в Заречье? Ведь это не близко, а мне к девяти надо успеть в телестудию. У вас есть транспорт?

Александр Георгиевич вспомнил заманчивый плакат на площади, предложил неуверенно:

— Может быть, заказать такси?

— Разумеется, это было бы удобнее всего.

Они попрощались, и Александр Георгиевич ушел.

Вечером четырнадцатого апреля Александр Георгиевич заехал за артистом. Золотников сел рядом с шофером, и они поехали в Заречье. Счетчик, постукивая как часовой маятник, равнодушно отсчитывал километры, и Александр Георгиевич из-за плеча Золотникова с тревогой видел, как в белой щелочке, сменяясь, выскакивали черные цифры — двадцать копеек, тридцать, шестьдесят…