Нечисть сей же миг словно ветром сдуло. Разом погасли окна в праздничной зале. То, в которое успел заглянуть незадачливый домовладелец, навсегда задернулось черными каменными шторами…

Само предложение арендовать для свадебного пира жилое помещение горожанину средневекового Таллина показалось бы по меньшей мере странным. По своей натуре он — впрочем, как и бюргер любого западноевропейского города той поры — был экстравертом: праздник не мог для него считаться состоявшимся, если оставался событием сугубо личным, семейным.

Магистрат, особенно после Ливонской войны обеспокоенный борьбой с расточительством, пытался привить таллинцам привычку отправляться после церковного венчания пировать-танцевать-веселиться в дом новобрачных, да без особого толку. Разве что во время общегосударственных трауров по усопшим шведским монархам призывы эти имели какое-то воздействие. Если же король здравствовал, ничто не могло удержать горожанина от старинного обычая — отпраздновать свадьбу в гильдейском зале.

Удивляться тут особенно нечему. Во-первых, человек Средних веков практически не мыслил себя вне профессиональной корпорации — гильдии. А во-вторых, само слово это происходило от древнегерманского корня, означающего пирушку или даже — попойку.

В идеале, конечно, было снять для свадебного пира зал самой могущественной купеческой корпорации — Большой гильдии. Хотя удовольствие это было не из дешевых — полторы марки за вечер для гильдейских братьев, пятнадцать марок — для «сторонних». Под последними подразумевались исключительно те, кто мог сравниться с купцами богатством. То есть дворяне, не упускавшие возможности пустить бюргерам пыль в глаза размахом свадебного банкета.

А вот ремесленники — сколь бы зажиточными они ни были — на свадьбу в Большой гильдии рассчитывать не могли: довольствоваться им полагалось помещениями собственных профессиональных корпораций, Только в самом конце восемнадцатого столетия, крайне неохотно, купцы позволили арендовать гильдейский зал городским служащим и «литератам» — горожанам с университетским образованием.

Если верить очевидцу свадебных пиршеств ганзейского Ревеля — хронисту Бальтазару Руссову, то несчастного владельца дома по улице Ратаскаеву, 16, мог напутать разве что внешний облик нечистой силы, но никак не масштабы ее кутежа.

Как пишет он, гостей на дворянскую свадьбу начинали сзывать со всей Ливонии чуть ли не за три месяца: если учесть, что это образование занимало территорию как нынешней Эстонии, так и Латвии, срок по большому счету вполне разумный.

Многочисленные гости начинали собираться за несколько дней до венчания. Двумя пышными кавалькадами — одна следовала за гарцующим на жеребце женихом, вторая — за едущей в дамском седле невестой — они торжественно въезжали в Таллин.

На следующий день молодых вели к алтарю и после формальной церемонии — Руссов, будучи лютеранским пастором, не мог удержаться от критики священников католической поры — сразу же направлялись в Большую гильдию.

«Тут происходило безмерное пьянство, особенно у слуг орденских и дворянских, — свидетельствует автор „Хроники Ливонии“. — Один перед другим выпивал половину или целую дюжину маленьких кубков с пивом один за другим, пока не выпивал их залпом.

Точно то же должен был делать и его соперник, если не хотел, чтобы тот всадил ему в живот короткий кинжал. Такое пьянство не происходило без того, чтобы не проливали много пива; пол становился совершенно мокрым, так что нужно настилать сена.

Кто мог наилучше пить и бражничать, драться, колоть и бороться, ругаться, проклинать и призывать на других чуму, тот считался первым молодцом и его сажали выше всех и почитали его больше всех.

Когда все напивались до безумия, тогда начинали бороться, драться и колоть друг друга, не только на улице и в сенях, но и в самой гильдии, где сидели женщины и девушки, и все должны были вскакивать на высокие столы и скамейки.

Тогда они хватались за чаши, которые были величиной с боевой меч и которые можно было удержать только обеими руками. Тогда многие рассекали головы и отрубали руки, так что цирюльникам и костоправам приходилось работать день и ночь…»

У купцов, по словам Руссова, дела обстояли не намного лучше: свадьба обходилась без кровопролития, но деньги на наряды и изысканные кушанья тратились безудержно и безрассудно.

Вероятно, подобным расточительством был обеспокоен не только хронист-морализатор, но и отцы города: по крайней мере, с конца XV века таллинский магистрат пытается урегулировать размах свадеб законодательными актами.

Магистратские распоряжения стремятся в деталях прописать не только время начала и окончания свадебного банкета, количество дозволенных танцев и блюд на столе, но и даже их… цвет: подавать «черную похлебку» позволялось, а «желтую» — нет. Тщетно искать в этих цветовых рекомендациях скрытую символику: вопрос тут исключительно «денежно-гастрономический». В первом случае речь идет о супе, заправленном свиной кровью, во втором — о сдобренном драгоценным шафраном.

Под тем же девизом борьбы за умеренность гостям свадебных пиров в ремесленных гильдиях не разрешалось подавать редкое и изысканное заморское кушанье — рисовую кашу. Купцам она была позволена — но исключительно без миндальной подливы.