— Гулял, — коротко отвечаю Копытову.

— Кто отпустил?

— Никто, сам пошел…

— Будете строго наказаны, товарищ Грач.

К гауптвахте надо идти через весь гарнизон. Сопровождает меня Буянов.

— Тебя когда-нибудь били, Грач? — спрашивает он.

— Нет.

— Меня тоже не били. А вот отца моего однажды очень крепко побили, без ног возвратился домой. Я еще маленький был. Спрашиваю его: «Где ноги-то потерял?» Он сгреб меня в охапку, прижал к груди и говорит: «Фашист отшиб». «Чего же ты ему поддался?» — спрашиваю. А у отца слезы на глазах: «Не знаю. Из винтовки стрелял хорошо, да раздробило ее в бою. Пулеметчики, которые рядом вели огонь, погибли. Подполз я к пулемету и так поверну его и этак — не стреляет, хоть умри. А фашист прет и прет. Вдруг граната рядом разорвалась, по ногам ударила. Вскоре наши отбросили фашистов, подобрали меня. А потом в госпитале врачи малость подкоротили мне ноги. Вот и стали они теперь коротышками…»

И знаешь, — продолжал Буянов, — отец себя винил за то, что так получилось. Оказывается, до этого командир не раз говорил ему: солдат должен знать все виды оружия, из пулемета тоже надо уметь стрелять. Но батька мой не послушал доброго совета, думал: «Владею винтовкой — и ладно…» Вот и поплатился за свою нерадивость. Понял, Грач?

— Если бы ты знал, какая она красивая, — тихо проговорил я, не глядя на Буянова.

— Красивая! А служба, дисциплина? Разве об этом можно забывать?

…В камере гауптвахты тишина невероятная. Где-то за печкой надрывается сверчок. До чего ж противно свистит! Я только что возвратился с работы. Мыл полы в караульном помещении. Часть готовится праздновать свою очередную годовщину, и поэтому всюду наводится особый порядок.

Через маленькое окошко мне виден почти весь городок. Вот идет генерал в сопровождении дежурного. Наверное, обходит гарнизон… Неужели и сюда заглянет?

Сверчок по-прежнему сверлит тишину. Потом слышу движение за спиной. Так и есть — генерал все-таки зашел на гауптвахту. Дверь открывается, и я вытягиваюсь по стойке «смирно». Генерал останавливает взгляд на мне. Кажется, узнал. Нахмурившись, спрашивает:

— А вы как сюда попали?

Молчу.

Генерал кивает сопровождающему его дежурному:

— Можете быть свободны.

Дежурный уходит.

Мы стоим друг против друга.

— Ну-с, рассказывайте…

Я рассказываю. Ничего не скрываю. Генерал слушает внимательно. Когда я умолкаю, он спрашивает:

— А сами как оцениваете свой проступок?

Честно признаюсь:

— Не знаю, товарищ генерал!

Он некоторое время молча вышагивает от стены к стене. Я недоумеваю: как может генерал интересоваться делами рядового солдата, вникать во все мелочи?

— Командир роты майор Копытов докладывал мне, что вы будто чем-то недовольны, ожесточены. Скажите откровенно — чем?

Сквозь решетку пробивается луч заходящего солнца: золотистый снопик падает прямо на стол. В камере светлеет. Я рассказываю все как есть. Ничего не скрываю.

— Воспитывался в детском доме. Потом начал работать. Почему-то получалось так, что люди, с которыми приходилось встречаться, чаще всего смотрели на меня как на неисправимого. Стоило ошибиться, как они тут же говорили: «Что вы от него хотите, безотцовщина». Я привык к этому, хотя всегда, как только слышал такие слова, мне становилось не по себе… А здесь я даже не сказал никому, что у меня нет родителей. Вам первому говорю: мать погибла под бомбежкой, отца не помню, знаю, что был военным.

Генерал опять стал ходить от стены к стене.

— Грач… гм… — тихо говорит он, словно разговаривает с самим собой. — На Западной Украине такие фамилии часто встречаются… Это ваша фамилия или в детдоме вам дали?

— По паспорту Грач.

Когда генерал ушел, я снова стал смотреть в окно, но его больше не увидел. Наверное, он пошел дальше осматривать гарнизон. А мне почему-то вдруг захотелось еще раз увидеть генерала…

Примерно через полчаса меня вызывает начальник гауптвахты:

— Вам повезло. В честь праздника амнистию получили. Идите и больше не появляйтесь здесь. Место это позорное.

Сегодня воскресенье. Многие, получив увольнение, ушли в город. Моя очередь наступит теперь не скоро. Когда же я снова встречусь с Аллой?!

В ленинскую комнату входит командир роты.

— Скучаете? Пойдемте погуляем, — предлагает майор.

На улице хорошо. Только что прошел небольшой дождь. Воздух свежий, дышать легко. Копытов идет, заложив руки за спину. Пока молчит. Интересно, о чем он думает. Наверное, собирается опять беседовать о моем проступке. Уже целую неделю в роте толкуют обо мне: Грач такой, Грач сякой. Да и как не говорить? Проступок-то действительно неприятный.

— Вы в шахматы играете? — вдруг спрашивает майор.

— Слабо.

— Может, зайдем ко мне, сыграем?

Недоуменно смотрю на него, но Копытов уже берет меня под руку и говорит решительно:

— Пошли.

Входим в дом. Майор заглядывает на кухню:

— Марина, гостя принимай!

— Это кто же? — спрашивает она, бросив на меня беглый взгляд.

— Гроссмейстер, — отвечает майор. — Знакомься: Дмитрий Грач. — И тут же распоряжается: — Ты нам чаю приготовь, пожалуйста.