— И… чего общего?

— Да так… Ассоциации. Просто мне тоже нужно свою смерть разыскать. Правда, совсем с другой целью — чтобы отменить.

— Чушь какая-то, — едва слышно пробормотал сыскарь.

— Ну чушь и чушь, — отозвалась я. — Ты, кстати, на службу собирался. Или уже передумал?

— Да нет, не передумал, — вздохнул следователь.

Он ушел, а я продолжила думать над сложившейся ситуацией. Но цепочка воспоминаний так и не выстраивалась, мысли текли вяло, словно бы нехотя, ситуация не столько пугала, сколько вызывала недоумение. По всей видимости, ужас произошедшего еще не вполне дошел до моего сознания. Во всяком случае, так и не придя ни к чему толковому, я вылезла из кровати, доползла до ванной, чтобы привести себя в порядок, а потом вернулась и рухнула снова в койку. Спать.

Настоящее осознание накрыло меня уже следующим утром. И кажется, я впервые в жизни на своей шкуре познала, что такое истерика. Я рыдала и хохотала, каталась по кровати, рвала зубами простыню, задыхалась, захлебывалась, всхлипывала, икала, выла в голос…

Испуганная Брина, заглянув в комнату, тут же выскочила. Через пару минут кухарка вернулась с полным стаканом воды, и попыталась влить в меня его содержимое. Зубы стучали о стекло, вода выплескивалась на постель и на меня… В конце концов женщина не выдержала и применила традиционный радикальный метод — влепила мне пощечину. Слезы сразу кончились, как по волшебству. О прошедшей истерике напоминали остаточные судорожные всхлипывания да моя опухшая физиономия. Я допила остатки воды и с благодарностью вернула Брине стакан.

— Все? — строго спросила кухарка.

— Что — все?

— Рыдать больше не будешь?

Я помотала головой.

Голова после истерики была тяжелой, но мысли в ней ворочались, хоть и медленно, но в правильном направлении. Ситуация предстала передо мной со всей своей неумолимой ясностью.

Итак, я в здравом уме, но потеряла память. Потеряла выборочно — в том, что касается моей так называемой «последней воли». Возможно, есть еще какие-нибудь темные пятна в моих воспоминаниях, но я с ними пока не столкнулась. И получается, что именно такой вариант я, выбирая для себя смерь в случае потери личности, не предусмотрела. Личность на месте, пусть и слегка ущербная, но смерть неумолимо надвигается, и остановить я ее не в состоянии.

Это было… странно. Страшно, да. Но в первую очередь — странно. Я уже умирала однажды, но той смерти я не ждала, и в новой жизни это явление продолжало представляться мне событием далекого будущего… или нелепой случайностью, которую невозможно предусмотреть. И вдруг смерть — вот она. Стоит так близко, что рукой можно дотронуться. Ждет своего часа, определенного… мною же. Я чуть не рассмеялась над нелепостью ситуации, но вовремя остановилась — побоялась вновь скатиться в истерику.

Где искать потерянные воспоминания, я не понимала. Как жить с ожиданием скорого конца, мне еще предстояло понять. Но в целом я чувствовала себя растерянной, подавленной, ослабленной и… удивленной, как ни странно. Потому что со мной такая нелепость никак не могла случиться. Ну просто никак.

Я заставила себя сползти с кровати, дойти до ванной, чтобы там долго-долго отмокать под тугими струями душа, смывая с себя все лишнее, мешающее понять, принять, начать действовать.

Потом сделала небольшой разминочный комплекс. Слабость собственного тела поражала — словно год ничем не занималась. Вероятно, причина гнездилась все-таки не в теле, а в психике, это она отказывалась от нагрузок. Любых, в том числе и физических. Но я все же довела разминку до конца, ополоснулась наскоро и вывела себя на улицу.

Вот тут-то меня и накрыло в очередной раз: мне стало страшно. Нет — СТРАШНО! Мир вокруг дома был огромен и враждебен. Он наступал на меня гигантским чудовищем, высасывая последние силы, лишая дыхания. Я прислонилась к стене, прикрыла глаза и принялась считать. До десяти. Потом до ста. Медленно, пытаясь привести свой пульс к нормальному темпу.

Все-таки я смогла немного пройтись по улицам, но чувствовала себя неуютно, словно под чьим-то неусыпным — и недружественным — наблюдением.

На какое-то время я заставила себя отвлечься от тревоги — наблюдала за городом и людьми, убеждая себя в том, что сами по себе зла они мне не несут, присматривалась к каким-то мелочам, подолгу зависала у красочных витрин. Но на самом деле тревожное состояние никуда не делось, я просто спрятала его — в том числе и от самой себя. Поэтому, вернувшись в дом Дэйниша, я точно знала, что мне требуется: медитация.

Собственно, ей я и посвятила оставшийся день. С небольшими перерывами, естественно. Я не стала входить в транс и, уж конечно, в таком состоянии не рискнула бы работать с потоками.

К вечеру мне стало легче. Нет, я отдавала себе отчет в том, что облегчение временное, и мне еще предстоит работать над собой. Тем более, что причина моих тревог никуда не делась. Но зато теперь я точно знала, в каком лекарстве нуждаюсь.

На следующее утро я, подавив новый приступ паники, ушла в лечебницу. На работу. Хотя мое растерянное и одновременно тревожное состояние сказывалось и здесь, лишив меня едва ли не главного необходимого для работы качества — уверенности в себе, в своих умениях. Поэтому я полностью переключилась на уход за больными, не решаясь заняться целительством.

Рьен был обеспокоен. Он готовил операцию, и поначалу обрадовался моему приходу — лучшего ассистента у него не было. Мой отказ ассистировать при операции не просто огорчил его — поверг в шок. Конечно, он нашел себе другого помощника. Но сразу после операции нашел меня и зазвал в свой кабинет.

— Расскажи мне, что с тобой происходит, Лари? — спросил доктор.

И я рассказала. Сцепив под столом руки, чтобы унять дрожь в пальцах, и с трудом сдерживая всхлипы.

Утешать меня было бессмысленно, и Рьен это знал. Он просто дождался, пока я успокоюсь, чтобы достучаться до моего сознания: