— Давно она здесь?

— Несколько месяцев.

— Вы ее хорошо знаете?

— Нет, почти совсем не знаю. Слыхал только, что она племянница нынешнего владельца усадьбы. Надо думать, какая-нибудь бедная родственница. Когда-то они жили большой семьей, эти Вильеры. А теперь только и остался один Герт. Он последний в роде. Да вот еще Сари. Но ведь вам все это должно быть известно не хуже, чем мне. Вы здесь родились.

Ленни кивнул.

Исаак не сводил с него глаз, следя за выражением его лица, прикидывая, как бы получше сказать то, что было у него на уме. Он мысленно составил фразу, взвешивая каждое слово.

— Ходят слухи, — сказал он, — что Герт не единственный Вильер на свете.

— Вот как?

Исаак еще раз вгляделся в лицо Ленни, мысленно сравнивая его с лицом Герта. Потом продолжал:

— Говорят, что если бы покопаться, то в Стиллевельде нашлись бы еще отпрыски рода Вильеров.

Ленни посмотрел в упор на Исаака. Вся его непринужденность исчезла. Теперь в нем проступило что-то жесткое и настороженное.

— Не все цветные — незаконнорожденные, — негромко сказал он.

— Я этого и не хотел сказать, Сварц, — смутился Исаак.

— Верю, что не хотели. Но я полагаю, что в этот вопрос не мешает сразу внести ясность. — Он потер себе подбородок. — Да. Так что же говорят ваши слухи — где следует искать этих, как вы выражаетесь, отпрысков рода Вильеров?

— В Стиллевельде.

— Вы понимаете, о чем я спрашиваю, — нетерпеливо сказал Ленни.

— А! — Исаак усмехнулся своей скрытой лукавой усмешкой, словно чем-то забавляясь про себя. — Нет, имен мне никаких не называли.

— Так.

Исаак снова повернулся к нему спиной и выглянул в окно. Ленни опять взялся за книгу. В комнату влетела ночная бабочка и стала кружить над лампой. Она кружилась все быстрей и быстрей, все ближе и ближе к свету, пока, утратив всякую осторожность, не пролетела над самым отверстием лампового стекла. Раздался слабый треск. Крылья вспыхнули. Бабочка упала на пол и замерла. Танец вокруг огня окончился смертью.

— Он придет. Еще ведь не так поздно, — сказал Ленни.

— Вы, значит, знаете, что я пригласил Мако?

— Нетрудно было догадаться.

— Пожалуй. А вот, кажется, и он. — Исаак еще дальше высунулся в окно и повернул голову, прислушиваясь. Издали доносился легкий стук каблуков о твердую, сухую землю.

— Вы уже встречались с Мако?

Ленни кивнул, не отрывая глаз от книги.

— Да. В первый же день, как приехал.

Шаги приближались. Исаак поспешил к входной двери впустить гостя. Ленни стал шарить по карманам ища папиросу. С улицы опять долетел заунывный собачий вой.

Вошли Исаак и Мако. Ленни поднялся им навстречу.

Улыбаясь, Мако протянул ему руку. Ленни пожал ее, одновременно всматриваясь в гостя. Впервые он видел его на свету и так близко.

Перед ним стоял стройный и гибкий юноша с темно-коричневой кожей, с улыбкой на губах, с задумчивыми темными глазами. Кожа у него была гладкая, ровная, только широкий лоб прорезала маленькая вертикальная морщинка.

Ленни представлял его себе совсем иным. Насмешливый голос, который в тот вечер, три недели тому назад, прозвучал из темноты, не вязался с этим мягким юношеским обликом. Голос как будто принадлежал другому человеку, крупному, рослому. А этот был чуть повыше Ленни. Но в эту минуту он заговорил — и голос был тот самый.

— Я вас все время ждал. Думал, вы зайдете к нам в школу.

Да. Это Мако. Тот же голос, что Ленни слышал в темноте.

— К сожалению, был занят. Школа, знаете ли, да то да се.

Разговаривают, как на шпагах фехтуют, подумал Исаак.

— Как поживает ваш проповедник? — спросил Мако. — Все молится своему белому богу, чтобы он помиловал мою черную душу?

Исаак снял очки и принялся усердно их протирать, покачиваясь на носках.

— Откуда же у него белый бог, — сказал он, — когда он сам не белый?

Ленни метнул на него быстрый взгляд. Куда они оба клонят?

Исаак надел очки и торопливо стал объяснять:

— Для людей естественно персонифицировать свою религию в каком-нибудь привычном образе. И мне интересно, какой цвет кожи придают неевропейцы своему богу.

Мако засмеялся, откинувшись на спинку стула. Он заговорил медленно, улыбаясь про себя, словно стараясь вспомнить какую-то забытую картину.

— Мой бог, конечно, был иноземец: так ведь все про него говорили. У нас в деревне убили одну девушку за то, что она приняла христианство. Очень опасно было поклоняться этому богу, которого к нам привезли миссионеры в длинных рясах. Он внушал страх — и страх-то и привлек меня к нему, так же как и других мальчишек из нашей деревни. И бог был страшный, и верить в него было опасно, — ну и любопытно было узнать, что же это за такой необыкновенный бог.

А миссионеры — белые в длинных одеждах, рассказывали нам про него такие чудесные истории, что я и думать забыл, какой он, белый или черный. Особенно мне нравилась история о том, как он превратил воду в вино, и о том, как он мертвого человека сделал опять живым. А еще лучше — чудо с пятью хлебами. Было мало еды, а он сделал так, что стало очень много! Вот это хорошее чудо! И я поверил в него, потому что он был добрый и потому что его забили чуть не до смерти. Но я поверил еще и потому, что миссионеры ласково обращались со мной.