Обдумывая правила поведения в случае насильственной смерти, я осматривался по сторонам. Думаю, мне стоит обрисовать тебе расположение помещений, о которых идет речь, какими я их увидел в тот момент и чуть позже.

Верхний этаж башни смещен по отношению к этажам, лежащим ниже, и потому полностью изолирован даже от них. Его почти по всему периметру окружает тот самый балкон с парапетом, с которого виден дом и ров, окружающий замок. Туда ведут две лестницы: одна – узкая винтовая проходит снаружи и заканчивается у люка в полу балкона, другая, по которой поднимался я, приводит к площадке перед дверью кабинета. В свою очередь, из кабинета одна дверь ведет на балкон, а вторая – в ту самую крошечную спальню, откуда, как ты уже поняла, тоже можно попасть на балкон. Что до окон, то все они представляют собой не более чем аналог узких средневековых оборонительных бойниц.

Я решил, что должен при наличии такой возможности запереть место трагедии. Поэтому снова взял лампу Хардкасла и отправился обследовать спиральную лестницу, а заодно и состояние, в котором находился балкон. Мне снова бросилось в глаза, что снег на нем изрядно истоптан чьими-то ногами, но следы уже почти припорошило, они потеряли первоначальную четкость, и потому даже детективу-любителю стало ясно: изучение их превратится в пустую трату драгоценного времени. Но я не мог не отметить про себя того факта, что, судя по всему, совсем недавно – не далее как полчаса назад – на балконе, этом и без того достаточно опасном месте, произошло некое оживленное движение, если не борьба. Потом я подошел к люку. И состояние снега здесь со всей очевидностью указывало, что его открывали, причем с того момента тоже минуло совсем немного времени. Однако попытка потянуть за крепкое металлическое кольцо ничего не дала – люк был заперт снизу. Впрочем, у меня ушло не больше минуты на поиски необходимого. А именно задвижки, расположенной сверху. Она легко скользила, и по крайней мере доступ через люк извне был теперь надежно перекрыт.

Я двигался настолько быстро, насколько позволяли опасные условия, сделав паузу лишь для того, чтобы бросить взгляд на небо. Луна скрылась за облаками, но там и здесь проглядывала то одинокая звезда, то целое созвездие, и, как цепочка уличных фонарей, неожиданно засветился Орион. Сразу мелькнуло предположение, что с рассветом окончательно прояснится, и на землю падают последние снежинки утихшего бурана.

Вернувшись в кабинет, я застал Сибилу и Хардкасла на тех же местах, где они стояли, когда я покинул комнату.

– А сейчас мы спустимся вниз, – сказал я.

Мы вышли на тесную лестничную площадку, я запер дверь и положил ключ в карман. Кабинет, спальня и балкон были теперь закрыты для всех. Хардкасл пробормотал что-то неразборчивое себе под нос. Вероятно, он считал, что роль главного в Эркани по праву должна перейти к нему, но только я уже устремился вниз по лестнице. На первом этаже Хардкасл показал второй, менее заметный проход к лестнице, после чего я полностью перекрыл и этот доступ. А потом мы спустились еще ниже в нечто, напоминавшее подвал. Я уже понял, что с вершины башни Гатри должен был неизбежно упасть прямо в ров. И только возле небольшой двери, устроенной, когда ров перестали заполнять водой, и ведущей непосредственно в него, Сибила вымолвила первые слова после той зловещей реплики наверху: «Он свалился с башни».

– Я тоже туда пойду, – сказала она, доставая свой фонарик с таким решительным видом, что я понял – спорить бесполезно.

Снег во рву оказался очень глубоким и мягким, и вопреки своей прежней убежденности, я даже подумал, что Гатри мог все-таки чудом выжить при падении. Мы проваливались по колено, пока огибали периметр башни внизу. Лампа Хардкасла окружала нас пятном света, а луч фонарика Сибилы обследовал пространство рва, лежавшее впереди. Прошла еще минута, и мы заметили в отдалении ожидаемое темное пятно на снегу. Все трое бросились к нему. У меня екнуло сердце. Показалось, что пятно зашевелилось.

Раздался жуткий крик. Кричал Хардкасл. Я посмотрел на него. Пот буквально струился по его лицу даже в этой промерзшей насквозь яме; он, казалось, совершенно потерял контроль над собой. Мой взгляд вернулся к темной груде, лежавшей перед нами, и только теперь я понял, что двигалось не тело, а человек, склонившийся над ним. Когда мы подошли совсем близко, тот распрямился и сказал:

– Он мертв.

Я бы описал смерть Гатри как нечто ужасное, думая о его падении с огромной высоты, а вот в этом голосе, в котором отчетливо слышался густой шотландский акцент, звучала чуть ли не откровенная радость. Мертвые не слышат ни проклятий, ни похвал в свой адрес. Почившему все равно. Но у меня все же невольно мелькнула мысль: не хотел бы я, чтобы кто-нибудь произнес нечто подобное над моим хладным трупом. И потому жестко и властно, словно совмещая в одном лице владельца Эркани и главного констебля графства, я спросил:

– Кто вы такой и что здесь делаете?

Незнакомец ответил мне тоже не слишком приветливым взглядом, отчетливо видным в свете лампы. Это был привлекательной наружности, но уже немолодой мужчина, на крупном лице которого навечно отпечатались следы простой жизни земледельца.

– Роб Гэмли, вот кто я такой, а сюда пришел, чтобы поговорить с лордом. Но только он сейчас уже беседует с теми, кто умеет лучше ладить с его породой.

Услышав эти грубоватые и не совсем уместные сейчас слова, я снова перевел взгляд на безжизненное тело, гадая, остался ли на всем белом свете хотя бы один человек, который станет искренне оплакивать его гибель. Вероятно, Кристину опечалит его скоропостижная кончина, но и в этом у меня не было уверенности. А в том, что он уже предстал перед лицом Божьего суда, на который намекал Гэмли, сомневаться не приходилось. При падении он сломал себе шейные позвонки, смерть, должно быть, наступила мгновенно.