Сестра же его проявляет чудеса изобретательности, чтобы не учиться и не работать. Она устраивается куда-нибудь, берет справку, несет ее в инспекцию по делам несовершеннолетних и на работу не выходит. А то говорила матери, что учится в ПТУ в Ленинграде, и полгода они вместе ездили на семичасовой электричке (мать работает в городе). Только войдут в метро, мать едет к себе на работу, а дочь, развернувшись, возвращается домой досыпать.

Когда мы говорим о школьной реформе, я вспоминаю именно этого мальчика. Он покуда любит мать (что в этой среде редкость), он хочет учиться (и это еще большая редкость), он записан в две библиотеки (что просто неправдоподобно), он не курит и не ходит в подвалы (о которых ниже).

Еще одна история, но с уже определившимся концом. Деревянный домик на отшибе города. Маленькая кухонька и маленькая же комнатка, в которой койка с брошенным на нее лоскутным одеялом, стены оклеены фотографиями кинозвезд и женщин, рекламирующих колготки. На кухне мальчик варит пшенную кашу. Ему тринадцать лет.

Отец его три года назад повесился в дровяном сарае — утомился от запоя.

Тут такое совпадение, вернее, подробность (а наш быт страшен именно подробностями). Был морозный вечер, в сарае темно, кто-то из соседей обрезал веревку, и повесившийся рухнул в дрова. Так вот из-под дров его вытаскивал именно я — «скорая помощь» должна засвидетельствовать смерть.

Пятнадцатилетняя сестра этого мальчика все время живет у своего семнадцатилетнего друга, а в этом домике они со своими друзьями веселятся. Мальчик в это время или на кухне сидит, или идет погулять — это зависит от погоды.

Мать иной раз дает детям деньги на еду (они получают пенсию за отца), а сама все время у сожителя. Через два месяца даже рожать собирается.

Через пять дней после нашего посещения мальчик и двое парней постарше угнали днем казенную «Волгу» и забрали из нее шубу. Вечером того же дня угнали «Ниву» и сняли с нее все, что могли. Когда их поймали, они сразу во всем признались.

Так все-таки что делать с тем вон пареньком, который хочет учиться, читает книги и не ходит в подвалы? В детский дом? Но он не хочет в детский дом. Он любит мать и хочет жить с ней.

Конечно же, было бы упрощением сводить все беды детей к беспробудному пьянству родителей. Случалось видеть среди детей, состоящих на учете в детской комнате милиции, и тех, чьи родители пьют умеренно. Правда, вовсе непьющих встретить не довелось. Чего не было, того не было.

А теперь о подвалах, в которых дети проводят досуг.

Что Дома пионеров и Дома культуры не в силах заинтересовать всех детей — общее место. И эти «незаинтересованные» обживают подвалы домов, сносят туда старую мебель и проводят там свой досуг.

Милиция с этим активно борется, заколачивает подвалы, но дети снова и снова забираются туда (причем есть подвалы любимые и нелюбимые), слушают там музыку, попивают вино, курят.

Но и это вроде бы полбеды на фоне того, что можно считать бедой уже настоящей — в подвалах «дышат». Даже появилось слово «дышать», как слово — «пить». Твой дышит? Нет. А твой? Дышит, подлец. Да, в подвалах ребята дышат одурманивающими заменителями наркотиков. Надышавшись, обалдевают, чувствуют головокружение, слабость в ногах и спят. Дышат они не только в подвалах, но и в открытых люках (там тепло, правда, вода хлюпает) на теплотрассах. Надышатся и несколько часов спят. Ну, подбитые воробьи. Но любимое место, конечно же, подвалы. Там тепло и музыка играет.

В прошлом году девятилетний мальчик так надышался, что его не удалось спасти.

Картинка, когда дети надышатся, не для слабонервных. Тусклый свет. Играет магнитофон. Стоит спертый кислый запах. На диване и на полу спят, скорчившись, подростки. В углу кого-то тяжело рвет. Дети спят в тяжелом одурении, глаза у них стеклянные и косят. Пять парней четырнадцати-пятнадцати лет и две девушки лет шестнадцати. Когда их растолкали, чтобы вывести, они невероятно ругались, особенно девушки.

На следующий день в инспекции по делам несовершеннолетних, куда их вызвали, они, конечно же, были тихи и испуганны.

Испуг понятен — во-первых, милиция, а во-вторых, боязнь, что сообщат в школу или ПТУ («путягу», как они говорят). Конечно, сообщат — обязаны. Но тут так: когда случаи эти были редкими, школа выпускала «молнии» — позор, пятно на школу и так далее. В коридоре дети кричали: «Дорогу наркоманам!», в столовой: «Покормите наркоманов, они ослаблены!», и некоторые от стыда перестали ходить в школу. Но когда случаи стали уже не единичными, эти общественные порицания прекратили.

Родители, узнав о своих «дышащих» чадах, безнадежно спрашивают: что же делать? «Вот и семья хорошая, отец придет из плавания, что я ему скажу?». А пареньку ставят хроническую пневмонию, он и сам считает, что надо перестать «дышать», но его неудержимо тянет. «А мой мальчик правдивый — когда вечером надышится, утром обязательно признается. Да я и сама знаю, когда он дышит — от него пахнет кислым таким запахом. Я ночью встаю и нюхаю. Что же мне делать?»

Ответ понятен — контроль и лечение. Надо обратиться к психиатру, мальчику нужно стационарное лечение — единственный выход. Но матери снова и снова спрашивают: что делать?

И я вместе с этими женщинами постоянно задаю себе этот же вопрос. Нет, не только с теми, которые «дышат», но вообще с неблагополучными детьми, число которых год от года растет.

Да, что делать?

Почему этот девятилетний мальчик постоянно убегает из дома, ночует в электричках, в депо, на вокзалах?

Почему вот эта двенадцатилетнаяя девочка нещадно лупит детей слабее и младше себя, норовя непременно ударить в солнечное сплетение, по почкам, в пах?