Наполняя очередную рюмку, Бергер приметил на столе газету. Это была «Фолькишер беобахтер» за 30 мая 1943 года с нашумевшей статьей министра вооружений Шпеера (Крюгель вчера отыскал и выпросил эту газету в армейском отделе пропаганды). Статья посвящалась уже якобы созданному оружию возмездия.

Пьяно щурясь, штандартенфюрер вслух прочитал броский заголовок:

— «Когда придет время сводить счеты — все будет отомщено!» — Икнул, укоризненно погрозил пальцем Крюгелю: — Значит, надеешься, оберст? Будешь строить ракеты? А я не верю. Это все пустая болтовня. Никакие ракеты не помогут — только железный дух солдата решает войну. Только! А вот у тебя, Ганс, его и нет, этого железного духа. Не пугайся, это я по-дружески.

«С чего его сегодня так круто понесло? — обеспокоенно подумал Крюгель. Теорию вдруг побоку и сразу — оскорбительные намеки. Видно, вечером где-то провалился со своей очередной „санитарной акцией“. Фронтовики нынче обозлены и ожесточены».

— Не понимаю вас, штандартенфюрер…

— А тут и понимать нечего. — Бергер поднялся, закурил сигарету и подошел к окну, прислонившись лбом к холодной пластине свернутой решетки. Не оборачиваясь, спросил: — Почему ты, полковник вермахта, так и не вступил в НСДАП? Только честно.

— Я просто не считал себя достойным быть в ней… Ведь я одно время состоял в социал-демократической партии. А это, согласитесь, пятно?

— Ответ правильный, откровенный, — хмыкнул штандартенфюрер. — Особенно что касается быть достойным партии фюрера. Но помни, Ганс, не будучи моим партайгеноссе, ты обязан разделять идеи и взгляды НСДАП. Обязан, как полковник вермахта.

— Я их разделяю, штандартенфюрер!

— Черта с два. Мне доложили, что ты освободил сегодня от расстрела трех местных жителей и тем самым нарушил мой приказ. Это нечестная игра, оберст! Мы же договорились работать дружно, рука об руку?

— Но они были абсолютно невиновны! Они просто случайно подошли к объекту минирования и даже не пересекли запретной зоны. Я проверил.

— Это не твоя функция, оберст! Ты должен заниматься своими хлопушками и не совать нос в дела карательных органов. Неужели это не ясно? А впрочем, не в этом дело… — Штандартенфюрер вернулся к столу, наполнил доверху обе рюмки, миролюбиво подвинул одну из них Крюгелю. Усмехнулся с подчеркнутой снисходительностью. — Конечно, мы все сейчас издерганы до предела. Я это понимаю… Но скажу тебе честно, как фронтовик фронтовику, в том, что ты скис и потерял солдатскую жесткость, не только твоя, но и моя вина. Я не оказал на тебя должного укрепляющего влияния. Вернее, это влияние до сих пор было только односторонним, только в теоретическом плане. Убежден, что ты многое усвоил из наших предыдущих ночных бесед и еще не раз будешь благодарен мне за это… Но… — Штандартенфюрер вскочил со стула и, включив свой «стрессовый тормоз», бессмысленно тараща глаза на стену, повторил несколько раз: — Абер… абер… абер…

Крюгель интуитивно съежился, предчувствуя, что сейчас за этим многозначительным «абер» непременно последует не только очередная теоретическая тирада, но и… нечто изощренно-жалящее, неприятное и оскорбительное. Он достаточно хорошо знал штандартенфюрера Бергера, чтобы понять и оценить злорадный блеск в его бесцветных глазах.

На этот раз Хельмут Бергер довольно кратко и популярно изложил теорию «типологии личности» геббельсовского любимца Эриха Иенша. Все просто: человечество состоит из двух психологических типов — «интегрированного» — собранного, волевого, целеустремленного и «дезинтегрированного» — хлипкого, неустойчивого фантазера и романтика, плода полярного смешения рас. «Дезинтегрированный» тип или «тип С» нуждается в особо активном воспитательном воздействии, в первую очередь — в закалке чувств.

И если первый тип — «истинный ариец», при неудачах мобилизуется, ожесточается, то второй «тип С» — падает духом, испытывая жалость и сострадание.

Жалость — на первый взгляд, безобидная, а на самом деле страшная и пагубная слабость. Тот, кто жалеет врага, предает своих.

Какая между всем этим связь и каков общий логический вывод? И есть ли он, этот вывод?

Безусловно, есть. Те трое русских, которых сегодня сострадательно отпустили с места секретного минирования, завтра будут непременно стрелять в немцев. Безжалостно и без промаха.

— Но это были женщины! — не выдержал Крюгель, ощущая на висках ручейки горячего пота.

— Они тоже умеют стрелять, — отрезал штандартенфюрер. — И я уверен: будут стрелять!

Бергер поставил коньяк и трезво, игриво взглянул на взбудораженного, притихшего оберста. Штандартенфюрер явно издевался над ним, щеголяя красноречием. Взгляд его говорил: потерпи, голубчик, это еще далеко не все!

— Ты не обижайся, мой дорогой Ганс, но в тебе определенно есть что-то от этого слабого «дезинтегрированного типа». Может быть, на тебя пагубно повлияло кратковременное пребывание среди большевиков, а может — какое-то давнее кровосмешение. Нет, нет! Ты не волнуйся, я этого не утверждаю. Это лишь в порядке слабой гипотезы. Я хочу сказать о главном: тебе необходимо помочь, и я обязан тебе помочь. Тебе крайне необходим эмоциональный тренинг для закалки чувств. Я это упустил раньше, но еще есть возможность все наверстать. С завтрашнего дня я буду тебя непременно приглашать на допросы в подвал, в наш так называемый операционный зал. Нет, уж ты не отказывайся, потому что, сам видишь, я делаю это из добрых побуждений. Хотя айн момент! Зачем откладывать на завтра, когда начать можно сегодня? Прямо сейчас. Ты не возражаешь?

— Уже поздно, штандартенфюрер… — промямлил Крюгель, с ужасом наблюдая, как пьяные глаза Бергера наливаются дьявольским огнем.

— На войне бывает поздно только в одном случае: после смерти, — меланхолично заметил штандартенфюрер и крутнул ручку телефона. — Караульное? Говорит Бергер. Пришлите-ка в кабинет оберста Крюгеля кого-нибудь из нашего подвала. Разумеется, арестованного. Ну хотя бы из первой камеры того русского разведчика с разбитой губой. Переводчик у нас есть. Да, и пришлите, конечно, чемоданчик с инструментами. Это пусть захватит унтершарфюрер Буземан.