Он был женат три раза, как уже упоминалось ранее, и лезть в петлю в четвертый раз пока не собирался. Насчет петли – фигура речи, для красного словца, так сказать. Браки его были нормальными, даже хорошими, без скандалов и драк, а разбивались они по одной-единственной причине – сидел в Монахе зуд странствий, который гнал его по весне куда подальше. Он становился рассеянным, начинал тосковать, подолгу лежал, уставившись в потолок, видя себя у костерка на берегу быстрой речки, а в котелке булькает уха и пахнет лавровым листом. И какая женщина, спрашивается, это выдержит? Он дружил со своими бывшими, и они с радостью приняли бы его обратно, черт с ним, пусть сбегает по весне, все-таки хорошо было, с Монахом не соскучишься, но он никогда не возвращался к своим женщинам. Пережито, забыто, ворошить ни к чему, как сказала одна поэтесса. Единственное место, куда он возвращался, был дом Шумейко. Монах мог купить себе квартиру, фабричка позволяла, да и стояло это в его жизненных планах под номером один, да и выдержать Жориково семейство в больших дозах было затруднительно. Мог-то мог, да все руки не доходили. Сначала он грелся у семейного очага Шумейко, общался, рассказывал, где был и как его чуть не схарчил дикий медведь, выслушивал городские сплетни, а потом настрой уходил, Монах расслаблялся и думал, а на кой это все нужно, эта суета сует, забегаешься по брокерам, все равно скоро весна, труба зовет… а там посмотрим. Лежал часами на раздолбанном диване, рассматривая трещины на потолке.

…Монах отпер дверь своим ключом.

– Олежка, ты? – закричала из недр квартиры Анжелика. – Кушать хочешь?

– Привет, Анжелика! Пока не хочу. Жорик дома?

– Сейчас прибудет, забежал купить хлеба.

Анжелика выплыла в прихожую.

– А кофе?

– Кофе давай, – согласился Монах. – Как детишки?

– Нормально. Марка получила двойку, стоит в углу. Куся делает уроки.

Марка, или Маша часто стояла в углу и особенно по этому поводу не заморачивалась. Ей было восемь, и характер у нее был мамин, добродушный. Куся – личный ребенок Анжелики, приданое, так сказать, зовут ее Кристина, и ей двенадцать. Девочка-дюймовочка, называл ее Монах за дробность и изящество. Она была старательной, хорошо училась и переживала из-за всякой мелочи. Не бери в голову, поучала ее Анжелика, подумаешь, тетрадку забыла! Подумаешь, замечание, подумаешь, за косичку дернули, а ты не реви, а дай сдачи! Мне бы твои заботы!

– Олежка, ты в курсе, что сгорел Молодежный театр? – спросила Анжелика, поставив перед Монахом литровую кружку отвратительного кофе. – В городе только и разговоров! Ожоговое отделение переполнено, сгорели насмерть три артиста. Ужас! Один заслуженный.

– Кое-что слышал, – осторожно отозвался Монах. – Что значит сгорел? Пожар?

– Бомба! – выпалила Анжелика. – Хотят Виталия Вербицкого извести. Он всем им поперек горла…

– Кто хочет извести?

– Ну, всякие чиновники и директор Драматического, они на ножах, зависть, все такое.

– Зависть? Чему завидовать-то?

– Ну как же! – вскричала Анжелика. – Драматический пустой, а в Молодежный билетики за три квартала из рук рвут! Вот тебе и зависть. Вербицкий – гений!

– То есть директор Драматического подложил бомбу под Молодежный? – уточнил Монах. – Чтобы извести гения Вербицкого?

– Ну… говорят, – сбавила тон Анжелика. – Знаешь, люди даром не скажут.

У Монаха было собственное мнение насчет правоты людей, но он оставил его при себе. Вместо этого он спросил:

– А что еще говорят люди?

– Ой, да разное! Ты же знаешь людей! – непоследовательно сказала Анжелика. – Вербицкий, кстати, тоже в больнице. А еще говорят, что пьеса проклятая… забыла, как называется, вроде проклятия фараонов. Лео Глюк в «Лошади» все расписал чин чинарем. Читаешь, и аж волосы дыбом! Чтобы в нашем городе такое… Ужас! Про колдовство и всякую черную магию… между прочим, ни одна ведьма не сгорела. В смысле, не сгорели актрисы, которые играли ведьм. Ни одна! Думаешь, совпадение? Пожарники тушили чуть не до утра, а огонь все горел и горел! Один пожарник упал с крыши. В смысле, обвалился вместе с крышей. Тоже теперь в ожоговом.

Анжелика раскраснелась, говорила бурно, размахивала руками и все время повторяла:

– Ужас!

Монах кивал, отхлебывая кофе. С кофе он, конечно, подставился – вечно забывает, что кофевар из Анжелики никудышный. Кофе, сваренный Анжеликой, мало что некрепкий, так еще и воняет жжеными перьями. Жорик такой любит, высыпает туда полсахарницы и сливок немерено. Монах смотрел на раковину, переводил взгляд на Анжелику, прикидывая, заметит ли, если он выльет туда кофе. Дверной звонок заставил его вздрогнуть. Анжелика побежала открывать, и Монах опрокинул кофе в раковину. Это был Жорик.

– Олежка, привет! – обрадовался Жорик, появляясь на пороге кухни. – Ты уже дома? Слышал новость? Молодежный вчера погорел! Говорят, шаровая молния врезала. А я ключ потерял.

– Какая еще молния?! – возмутилась Анжелика. – Бомба! Это третий ключ за год! Олежка, представляешь, он все время теряет ключи!

– Ты, Анжелка, думай, чего говоришь! Какая, к черту, бомба? Террористы? Ты бы за своим сыном следила, может, он и вытащил. Все из карманов тянет, ничего нельзя оставить.

– Нет, это Вербицкого хотят извести. Он в реанимации, неизвестно, выживет ли. Ага, давай гони на ребенка!

– Кому он на фиг нужен, твой Вербицкий? Еще бомбу на него тратить!

Пока супруги препирались, Монах вытряхнул в кофеварку полпачки кофе, налил воды и щелкнул кнопкой…

Невысокая женщина в серебристой норковой шубке стояла перед новогодней витриной шикарного бутичка в мегацентре. Там было всего: елка, красивая пара – мужчина во фраке, женщина в вечернем платье, оба с бокалами, – блестки снега, Дед Мороз, всякие зверушки, гора подарков, луна и звезды. Красочно, пестро, празднично. Тонкое бледное лицо женщины отражалось в зеркальном стекле витрины; узкая рука придерживала ворот шубки. Слабо улыбаясь, она рассматривала платье женщины, ее прическу, мужчину с глупой приклеенной улыбкой, радостного Деда Мороза с посохом, Снегурочку в пышном белом паричке.