— Трах-тарарах!

— Ты чего расшумелся? — спросила мать.

— Это я сейчас, мама, представил, как бы хорошо было трахнуть фашистов гранатой. Здорово бы получилось!

— Ты, смотри, потише у меня. Развоевался!

— Ладно, — Сережка обиженно отвернулся к окну.

По улице трусцой пробежал гитлеровец в каске и с ведром в руке.

Сережка вскинул руку, навел на солдата указательный палец и щелкнул языком, подражая выстрелу.

Немец споткнулся и чуть не упал.

— Ура! Попал! — радостно крикнул Сережка и засмеялся.

Немец схватил выроненное ведро, побежал дальше.

— Эх! Жаль не убил, а только ранил, — сказал Сережка и поскреб затылок.

— Да угомонись ты, помолчи.

Мать поставила на подоконник перед Сережкой миску с картошкой и чашку кипятку. По избе растекся сладковатый пряный дух мяты.

— Попей вот лучше чайку.

Сережка осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнул маленький глоток, поморщил нос и отставил кружку.

— Чего морщишься?

— Не сладко. А у нас сахару нету?

— Откуда ему быть-то? Последний кусочек я тебе еще на прошлой неделе отдала.

— Плохо, — вздохнул Сережка. — Ну и время… А помнишь, мама, как мы до войны жили? Я по пять кусков сахара в чашку клал. А ты бранилась тогда. Жалела.

— Да не жалела я. Только ни к чему много сахара есть.

— А Петьку ты всегда баловала. И за сахар никогда не оговаривала.

— Ишь чего вспомнил. Да ведь он взрослый. Ему и побольше надобно. А ты еще ребенок.

— Чего-то он теперь делает, наш Петька? Где он теперь? — задумчиво проговорил Сережка.

— Кто его знает, — прошептала мать. — Болтается где-то, непутевый.

— И ничего он не болтается. Наш Петька без дела сидеть не будет. Я-то уж знаю, где он.

— Знаешь — молчи. Смотри, на улице не проболтай.

— Кому? Я на улицу не хожу, — сказал Сережка. — Хорошо бы, мамка, и мне в партизаны уйти.

— Еще чего выдумал. Мал еще. Сиди у окна.

— Мал не мал, а я все равно уйду в партизаны.

— Я тебе уйду. Вот сниму штаны и поучу отцовским ремнем, будешь знать, — пригрозила мать и в сердцах загремела ухватом.

Сережка насупился, примолк.

Где-то над крышами изб раздался рокот мотора. Сережка уткнулся носом в стекло, взглянул вверх и тут же увидел, как над деревней совсем низко, чуть не задевая верхушки деревьев, пролетел немецкий самолет с двумя фюзеляжами. Летчик в шлеме и больших очках, похожий на сову, спокойно оглядывал деревню.

Когда самолет улетел, Сережка зло сказал:

— Ишь, высматривает! Это разведчик.

— А ты откуда знаешь?

— Да вот уж знаю. «Рама» это ихняя была.

Вдруг стукнула калитка.

Мать кинулась к окну: во двор входили два немца. Один был рослый, круглолицый, другой ростом поменьше. Оба в касках, с автоматами в руках.

Они вошли в избу, застучали коваными сапогами по чистым половицам.

Сережка от неожиданности даже раскрыл рот, да так и застыл на месте.

Высокий немец прошел к столу, расстегнул шинель, снял каску с длиннокрылым орлом на боку и кинул все на лавку, снял автомат, положил на стол. Второй немец сел по другую сторону стола.

Первый достал сигареты, щелкнул зажигалкой, закурил. Второй, что был пониже, раскрыл обтянутый рыжей шкурой квадратный ранец, достал из него банку консервов, сало, серый хлеб и флягу. Все это он положил на стол рядом с автоматом. Потом вынул складные ложку с вилкой, нож и стал раскрывать консервную банку.

Первый скинул сапоги, отвалился к подоконнику и несколько минут сидел молча с закрытыми глазами, отдыхал.

Второй, покончив с банкой, направился к рукомойнику, умылся. Отыскав взглядом полотенце, которое висело на гвоздике, сдернул его по-хозяйски, утерся и бросил в угол. Он откинул шторку, заглянул на печь.

— Матка, молоко.

— Чего ему? — спросила мать Сережку.

— Не знаю, — буркнул сын. — Вроде молока хочет:

— Нету молока, — ответила мать, встав перед печью. — Ничего нету. Самим есть нечего.

Глаза немца сузились.

— Ферштейн? Поняль? — отрывисто сказал он и отстранил мать от печки.

Сдвинув заслонку, он схватил ухват и неуклюже вытащил чугунок. Выхватил горячую картофелину и стал перекидывать ее из ладони в ладонь.

— О-о! Картошка ин мундир. Зер гут! — немец осклабился и перекинул картофелину другому, который нарезал сало на столе. Немец поймал ее на лету, зачем-то понюхал, заулыбался.