Здесь верховная власть в России выступает в роли мужа с

патриархальными ухватками, склонностью к угнетающему

гиперконтролю над поведением всех домашних, нетерпимостью к

чужому своеволию, что перемежается как периодами

снисходительности и наплевательства, так и приступами самодурства,

садистской жестокости.

В то же время, российскую философию не удается представить как

единую личность даже с переменчивым нравом. В рамках этой

полушутливой метафоры следует говорить, скорее, о нескольких

женах, содержанках, служанках и даже засланных врагами

соблазнительницах, которые сосуществуют, обычно бранясь друг с

другом, иногда сменяют друг друга, нередко явно или неявно

соревнуются за близость к общему хозяину — к власти, а иногда

мечтают заменить опротивевшего мужа-домостроевца на нового

возлюбленного с захватывающими дух заморскими манерами.

Эту метафору можно развивать и дальше, интерпретируя известные

запреты философии, высылку «философского парохода», репрессии

против философов и гуманитариев как наказания и разводы, а не менее

типичные попытки приспособить философию в качестве

легитимирующей власть и режим идеологии — как новый

официальный брак с жестким подчинением супружницы всем

повелениям авторитарного мужа.

Несмотря на риторическую заманчивость такого подхода, следует

признать, что суть долговременной динамики отношений между

философией и властью в России находится в иной сфере, для анализа

которой лучше подходят макросоциологические модели [Розов, 2009,

2011].

Двушаговый механизм социальной причинности

Крупные социальные, политические и экономические события

влияют на интеллектуальную, в том числе философскую, сферу не за

один шаг (как в полузабытой, но все еще скрыто доминирующей у нас

«ленинской теории отражения»), а за два.

«Вначале политические и экономические изменения ведут к

подъему или упадку материальных институтов, поддерживающих

92

интеллектуалов; религии, монастыри, школы, издательские

рынки претерпевают рост и спад благодаря этим внешним силам.

Затем интеллектуалы приспосабливаются к изменениям

материальных условий и заполняют пространство, доступное для

них согласно закону малых чисел» [Коллинз, 2002, с. 508].

Итак, политические и социально-экономические пертурбации

могут оказывать положительное, стимулирующее влияние на

интеллектуальное творчество, когда сети перестраиваются, но

традиции не прерываются и накопленный потенциал используется для

постановки и решения новых проблем. В таких долговременных

последовательностях при смене многих поколений закономерно

повышаются уровни абстрактности и рефлексии, что составляет

главный стержень и главное достоинство философского мышления

[Коллинз, 2002, гл. 15].

Однако в интеллектуальной истории также известны случаи

прерывания традиций. Обычно это связано с приходом нового

политического режима, утверждающего себя на отрицании символов и

авторитетов прежнего порядка, с разрушением интеллектуальных

центров и репрессиями, а также с наличием могучего геокультурного

соседа, волны влияния которого подавляют местную идейную

преемственность. Так, греческая, испанская, польская, чешская,

венгерская, турецкая мысль последних столетий проигрывала из-за

крутых политических поворотов, дефицита преемственности и

беспрестанных волн идейного импорта из философских стран-лидеров

— Германии, Франции и Великобритании. Схожий паттерн

проявляется и в российской философии.

Таким образом, события и процессы истории России следует

рассмотреть в плане их воздействия на материальные,

организационные основы жизни философов: где и каким образом

расширяются или сужаются возможности занятия позиций с тем или

иным уровнем обеспечения, общественного влияния и престижа.

Заметим, что выгодные позиции могут быть предоставлены не только