«Сколько ранцев останется к вечеру невостребованными?» – подумал Витя. Нехитрое имущество погибших разделят товарищи, а бесхозные отныне ранцы навалят в обозные телеги и повезут в тыл вместе с прочим ротным скарбом – «хурдой», как говорил Оладьев. Где-то он сейчас, жив ли?

Трое ополченцев-ратников волокли в тыл носилки с раненым стрелком. Они охотно взялись проводить ребят до обоза – «вагенбурга», как непонятно выразился старший по команде. Это был осанистый дядька с аккуратно подстриженной бородой, одетый, как и другие ополченцы, в серый суконный кафтан и шаровары. На голове – высокая шапка с большим латунным крестом, на котором выбита надпись: «За Вру и Царя» и вензель: буква «А» с римской единицей и императорской короной.

За поясом у ратника торчал длинный пистолет, украшенный перламутром. На плече он нёс то, что Витька издали принял за мушкет со штыком. Но оказалось, что это никакой не мушкет: деревянный дрын, которому придали вид ружья с прикладом. Ни ствола, ни замка не было в помине; вверху дрын заканчивался грубо выкованным острием самого зловещего вида.

Арсенал других ополченцев оказался поскромнее. У одного из-за кушака торчал плотницкий топор, второй щеголял подозрительно знакомым предметом…

– Смотри… – прошипел Мишка. – Вон у того, рыжего – у него что, бейсбольная бита?

Витя пригляделся. Точно, бита, только покороче обычной. Толстый конец венчает гранёная чугунная насадка, в рукояти – дырка, через которую зачем-то пропущена скоба с крюком. Оставалось только гадать, что за спортинвентарь таскают с собой московские ополченцы.

А те не обращали на новых попутчиков никакого внимания – разве что поглядывали порой искоса. Они были заняты – увлечённо препирались друг с другом.

– Вы, брадобреи, народ известный! – говорил бито владелец. – Сплошь чёртовы ухваты, из аду головешки таскаете, и не обожжётесь!

– Дярё-ёвня – насмешливо отвечал тот, что с пистолетом. – Даром, что уж который год сидишь в Охотном ряду при лабазе, а всё понимания нету. Как был дярёвня, так и помрёшь! Наше дело тонкое, деликатное, мы к людям заботу имеем.

– Знаем, мы ваши заботы! Кум у меня в Тверской части околоточным – так он жалился, как опосля вашего бритья прыщами пошел! Уж как маялся, горемыка, сколько льняного масла извёл…

– А неча ему, охальнику, чужеяду, безденежно бритье наводить! – огрызнулся ратник. – Конешно, когда приходит даромовое зеркало [10] , я бритву прямо держу, чтобы щека в раздражение пришла. Ничо, помается, вдругорядь поостережётся! Мало что ль, нашего брата на Сретенке, пущай вон, к другим идёт…

Витька гадал о чём идёт речь. Слова, вроде бы, знакомые, а вот о чём идёт речь – это от его ускользало. – судя по всему, брадобрей, парикмахер на старинный лад, – заметил недоумение мальчика:

– А вы барин, наших разговоров не понимаете? Не из московских, чай? А дозвольте узнать, как ваше святое имечко?

Узнав, что случайные спутники – британцы, «парикмахер» удивился:

– Энто как же вас занесло в наши Палестины? Нехорошее время выбрали, война у нас, вишь какое дело!

И, не дав «иностранцам ответить, продолжил:

– Вы, аглицкие немцы, люди чудные. Сколько я вашего брата на Кузнецком повидал – простых слов не понимаете, лопочете не по нашему, всему дивитесь, быдто полудурки какие. Оно и понятно – поживи на острове, не таким сделаешься! Ехали бы вы домой, што ли…

Витька вспомнил, как в школе принимали делегацию из английского колледжа. Завучиха, весьма продвинутая дама, работавшая по программе обмена с неким российско-британским университетом, не знала, как угодить высоким гостям – улыбалась подобострастно, поддакивала – по-английски, разумеется. А тут – «полудурки», «лопочут»… никакого почтения к представителям самой культурной нации!

– Мы люди особые. – не умолкал «парикмахер». – На все руки мастера, оттого нас и выделили. Начальство уважило, в санитары произвело. Мы, ежели надо, и гостью приветим, пиявицу, значить поставим. Можно склад хозяйский потрепать – это, ежели живот от газов вздует, разминаем. Надо – кровь отворим, надо – копыта сравняем, это по нашенскому, мозоли срежем на ступнях. Кишки, опять же, лудить, зубы драть. Вот и выходит, что самое наше место при гошпитали. Вот, лекарскую сумку выдали!

И с важным видом похлопал атрибуту своей должности.

Ничего удивительного, подумал Витька, что «парикмахер», как смыслящий в медицине человек, назначен старшим санитарной команды. Он и рану промыть может, и перевязать, и наскоро сложить раздробленную ногу в лубки. Другие такими навыками не обладают.

Когда цирюльник притомился болтать, к беседе подключился ратник с «битой». Он пошёл в ополчение из охотнорядских сидельцев – был то ли сторожем, то ли приказчиком при лавке, торгующей съестным. Его загадочное оружие оказалось безменом, простейшими весами, на каких в лавке взвешивают товар. «Сиделец» охотно делился секретами своего ремесла: