На Бастионной улице, неподалеку от пересечения с улицей Кеуру, стоял один из таких домов. Под его карнизом тянулась рассохшаяся деревянная резьба, выполненная каким-то мастером прежних времен; за домом высились остроконечные скалы кеуруского парка, почти такие же высокие, как дом. В ту августовскую пятницу, в такую рань, что синева на небе еще только угадывалась, из трубы этого дома уже поднимался пахнущий березовыми дровами дым.

Севери остановил машину недалеко от дома, и, хотя он уже дважды проехал мимо него, не заметив ничего подозрительного, он все еще был настороже. Не заглушая мотора, он выключил передачу и склонился к баранке, зорко осматривая улицу.

Она была пустынна. Вдоль обочины стояли те же машины, что всегда, их непротертые стекла запотели от росы, ни одна щелочка не блестела. Движения на улице не было. Даже дворы выглядели безжизненными. Ни возвращающихся домой пьяниц, ни ранних собачников, прогуливающих своих любимцев, ни осторожных филеров, которые, не шевелясь, прячутся возле водосточных труб или в кустах.

Севери вышел из машины. Это был невысокий кряжистый мужчина лет сорока. Его лицо казалось каким-то конусообразным — может быть, из-за маленького подбородка, почти отсутствующего, — но сросшиеся брови и аккуратно прикрывающие верхнюю губу усы возмещали этот недостаток: они придавали ему вид человека, с которым лучше не ссориться — во всяком случае, тогда, когда его рука, как теперь, лежит в кармане брюк.

Севери быстро перешел улицу, ступил на тротуар и направился к дому, и, хотя казалось, что он смотрит только перед собой, он точно знал, что происходит вокруг — три голубя слетели на землю, почтальон толкал свою тележку по Гористой улице, Рууса или Миранда, на мгновенье колыхнув занавеской, выглянула в окно, чтобы узнать, кто идет. Севери дошел до угла и свернул во двор. Теперь — он увидел это уголком глаза — в нижнем окне стоявшего наискосок дома шевельнулась занавеска, это Трехпалый — Гуннар Палми. Вот и хорошо. Теперь Трехпалый знает, в какое время он вернулся, может сообразить, что он ездил далеко, а главное, видел, что Севери вернулся один. Он, конечно, не удержится — расскажет об этом, когда услышит, что случилось на Малом пороге, если это ему пока еще неизвестно. К тому же Трехпалый видел их отъезд, видел, что Вяйнё и Онни сидели сзади. Глаза Севери сузились, улыбаясь, он так хлопнул калиткой итак скрипнул кольцом, что Трехпалый непременно должен был его заметить.

Во дворе пахло сырой землей. Не мешкая, Севери скрылся в отбрасываемой углом дома тени и распахнул дверь погреба, лишь чуть приоткрытую, — из тьмы вырвался запах дров, сырости и паутины. Не останавливаясь, он прошел к крыльцу, схватил газеты и поднялся по скрипучим ступенькам — лесенка была видна с улицы и из окон Палми, он заметил, что у окна все еще кто-то стоит. Севери поднял руку, чтобы постучать, и почувствовал мучительный спазм в животе. Только теперь, когда он наконец оказался дома и в безопасности, когда почти все осталось позади, он понял, как напряжены его нервы. Необходимость быть постоянно настороже, не переставая, грызла его изнутри, точно крыса, — и это будет продолжаться многие месяцы, может быть, годы.

— Чертовы молокососы…

Севери постучал. Миранда тотчас откинула крюк, она ждала в прихожей. Севери вошел.

— Ну?

— Сюда никто не приходил, — шепнула Миранда, задыхаясь и сжимая руки, — ни с Козьей горы, ни из полиции. Но компания Трехпалого явно знает. Они до поздней ночи караулили за занавесками, точно чего-то ждали.

— С ними не стоит считаться. Но если явятся непрошеные гости…

— Не знаю, как быть с Руусой. Она твердит, что нам вообще надо уехать.

— Постараюсь ее вразумить, как только освобожусь.

— Она требует, чтобы ты сразу же утром пошел к Трехпалому и спросил, не согласится ли он съездить на Козью гору посоветоваться…

Севери кашлянул; он и сам было подумывал о чем-то таком, но сейчас эта мысль показалась ему совершенно неприемлемой — какого черта бабы не дают ему самому все решить, как было всегда до этого!..

— Что еще? — буркнул он.

— А то… что все-таки было бы лучше увезти ребят к Тайсто в Тойалу, а не кружить вот так…

Севери раздраженно качнулся, ах, еще и в Тойалу; они ничего не поняли, хотя вчера вечером все обговорили; брат Фейиной жены Орвокки жил в приходе Пялькянне, в получасе езды от Тойалы — окажись парни там, могли бы возникнуть неприятности. И вдруг Севери испугался всего: и того, что ему какое-то время придется ездить к своим перекупщикам одному, и того, что оставил машину на улице — кто-нибудь может подойти к ней и заглянуть в салон. Он сунул газеты жене и прикрыл дверь.

— Погляди-ка, об этом уже пишут? Я перегоню машину.

Он быстро прошел к машине и загнал ее во двор — с улицы теперь был виден только ее нос, потом поднялся на крыльцо и с силой хлопнул дверью.

Во дворе было тихо — постукивал лишь остывающий мотор машины. Сумерки таяли, становилось светлее; уже видно было, что белье, висящее на веревке, — это белье, а не белокрылые птицы, и что зверек, метнувшийся из-под амбара в соседний двор, — просто кошка. Потом издали, со стороны Гористой улицы, донесся шум моечной машины, а по Промышленной прогромыхала первая автоколонна.

— Онни, пора. Я больше не вытерплю. Онни?

Вяйнё отбросил байковое одеяло и попытался встать. Это было нелегко: он лежал между сиденьями машины уже второй час, все тело затекло, карданный вал так больно сдавил правый бок, словно в него пнули ногой, а стоило только пошевелиться, рану невыносимо саднило.

Вяйнё встал на колени. Теперь, когда на нем уже не было одеяла, оберегающего и теплого, когда рассеялась полудрема, все снова показалось ему ужасным: и то, что впредь целыми неделями придется прятаться, и то, что все так невероятно быстро изменилось. Он пригнулся за дверцей, протянул руку через спинку сиденья к багажнику и, нащупывая вещи, тронул Онни за плечо.