Последние строки поначалу должны были быть обращены к Державину, но потом как-то само собой получилось, что они отнеслись к Василию Андреевичу Жуковскому; однако сейчас, со слуха, старик мог принять их и за посвященные себе.

По окончании патриарх певцов российских встал в восторге, протягивая к Пушкину длани, дабы осенить его младую главу благословением, но тот не воспринимал ничего, никого уже не видел, слезы застилали глаза. Зал, поначалу завороженно молчавший, зашелестел, пришел в движение, заговорил, а подросток, только что покоривший этот зал, вдруг прозрел, на него хлынули все звуки, он оробел и от избытка чувств, переполнявших его, сорвался с места, словно не замечая протянутых к нему рук почтенного старца. Пробравшись сквозь толпу толкавших его воспитанников, он вылетел из зала и, конечно, уже не мог слышать, как ему вслед кричал старик Державин:

— Найдите его, найдите! Я благословлю его!

Сразу два преподавателя, профессор Кошанский и Галич, замещавший его в отпуске по болезни, бросились исполнять приказание.

— Я не умер! — бормотал как в чаду старик. — Я не умер!

Со стороны даже могло показаться, что он помешался.

Воспитанник Дельвиг тоже стал выбираться из залы, где, впрочем, после замешательства, вызванного выступлением Александра Пушкина, исполняющий обязанности директора Гауеншильд пытался возобновить экзаменационные испытания.

— Воспитанник Илличевский! — объявил он.

К столу комиссии стал пробираться Олосенька.

— Я — в дортуары! — спускаясь по лестнице, устланной ковром, сказал Кошанский Галичу.

— А я — вниз, Николай Федорович! — ответил ему Галич. — Какой успех! — бормотал он, глядя себе под ноги и аккуратно ставя ноги на ступеньки. — Какой успех! Это ваша заслуга, Николай Федорович! Теория языка отечественного.

— Вы преувеличиваете. Это вы смогли заставить лентяя Пушкина написать «Воспоминания в Царском Селе». Ваша заслуга!

Обменявшись любезностями и весьма довольные собой и друг другом, они разошлись в разные стороны искать юного поэта.

А воспитанник Пушкин, раздетый, в одном мундирчике, выбежал на улицу и под горящим на Садовой фонарем бухнулся на колени в сугроб, бросая горстями себе на голову и в раскрасневшееся от волнения лицо рыхлый снег.

Потом оглянулся на здание Лицея, в котором светились все окна Большого зала, и заметил, что от подъезда к нему бежит кто-то из воспитанников, тоже, как и он, раздетый. Когда тот подбежал ближе, Пушкин узнал Дельвига.

— Я так… я так… и знал… — запыхавшись от бега, произнес Дельвиг, — что ты здесь, Саша…

— Ну, как там? — стараясь выглядеть спокойным, спросил Пушкин.

— Саша! — бросился Антон ему на шею. — Это счастливые минуты. Сам Державин, я ему сегодня хотел целовать руки, а он благословляет тебя! Стихи такие, что мороз по коже!

— Это верно! — обхватив себя за плечи, согласился Пушкин, который начал уже замерзать. — Мороз по коже — пойдем отсюда. Возьмем по рюмке у Леонтия и раскурим трубку.

— Вечно ты шутишь! — Барон обнял друга, и так, обнявшись, они направились к Лицею.

— Не шучу! — потрепал его Пушкин. — Не шучу, Тосенька!

— Он звал тебя! Он хочет тебя видеть!

— Я не могу!

— А знаешь, что он приговаривал, когда убежали тебя искать?

— Что? — поинтересовался Пушкин.

— Я не умер! Я не умер! Вот так вот сидел, — изобразил Дельвиг Державина, — и приговаривал: я не умер!

Они оба счастливо рассмеялись.

— Ты знаешь — ты гений! — вдруг страшно серьезно сказал барон Дельвиг. — Я понял — ты гений!

— Я знаю, — совершенно спокойно отвечал ему Пушкин.

Дельвиг остановился и посмотрел ему внимательно в глаза, потом сказал:

— Забавно. Ты и вправду знаешь. Разумеется, не можешь не знать!

— Люблю тебя, барон! За ум, за сердце! — обнял его Пушкин. — А Кюхля бы сейчас кричал: как ты можешь об этом так спокойно говорить!

Они снова рассмеялись.

На обеде у графа Разумовского, данного в честь успешного завершения испытаний, граф сказал отцу стихотворца Пушкина, что он желал образовать его сына не токмо в поэзии, в которой он, по мнению всех присутствующих, весьма преуспел, но и в прозе.

— Оставьте его поэтом, — вскинулся старик Державин.

Граф Разумовский мягко улыбнулся и возражать поэту не стал.

Сергей Львович возвращался домой вместе с Уваровым и Тургеневым, опять заговорили про успех Александра. Уваров поинтересовался, нет ли списка у Сергея Львовича. Тот радостно подтвердил, что список у него есть.

— Пришлите мне его завтра, — предложил Уваров. — Его срочно надобно напечатать.

— Александр пока предпочитает печатать свои стихи под символами: циферки и прочая, — сказал Сергей Львович.