— Мастер Дей, — прочищает она горло, и чашки дребезжат. Этот набор мама привезла из своей страны. Его обожгли в печи и разрисовали кувшинками и цветущим лотосом.

— Пожалуйста, просто Дей, — поправлю я. Даже когда я был моложе, обращение "мастер" мне не нравилось. Сейчас это похоже на абсурд.

Эмио просто улыбается, словно ей лучше известно, как правильно, но она не осмеливается высказать это вслух.

— Ваша мама передала.

Подмышкой у нее зажата одежда. Белая рубашка на кнопках и брюки. Явно принадлежащие моему отцу.

Горничная ставит поднос и протягивает мне одежду. Ее глаза ускользают прочь ,и я следую за ними. Несмотря на все мои старания, взгляд снова упирается в пол.

— Спасибо, Эмио.

— Хорошо, что вы дома, сэр. — Служанка кланяется. — Мы скучали.

Она очень милая. Все здесь очень милы. Со своими объятиями, улыбками и чистой одеждой. Ведут себя так, словно ничего не случилось. Все забыто, и все простили. Хотелось бы и мне посмотреть на себя сквозь такие же розовые очки.

Эмио спешит прочь из комнаты, прежде чем я успеваю что-то ответить. Наконец я позволяю себе выпрямиться и стою, сжимая в руках дорогую рубашку. Я уже собираюсь натянуть ее, когда дверь отъезжает в сторону. Мужчина, стоящий в дверном проеме, кажется мне знакомым — доктор Кван, наш семейный врач. Рукава его рубашки закатаны выше локтя. Остальная часть одежды окрашена почти в такой же цвет, что и моя.

Доктор Кван замирает прямо передо мной, топчась на месте некоторое время. Потом спрашивает:

— Где ваш отец?

— Я не знаю. — Я не видел его с тех пор, как он бросился к телефону, чтобы позвонить доктору Квану. Но прямо сейчас меня это мало волнует. — Как Джин?

Он вздыхает, как будто его тяготит мой вопрос.

— Ей лучше. Потеряла много крови, но я ее остановил. Важные органы нож не задел, разрез чистый. Я уже позвонил в больницу, чтобы привезли несколько пакетов с кровью. Ей необходимо переливание.

— Хорошо. Я... — Меня догоняет местоимение, которое употребил доктор. Оглушает, ударив по черепу. — Ей?

Понимаю, что у меня отвисла челюсть, старательно закрываю рот.

Ей. Она. Мне требуется минута, чтобы это осознать.

Не может быть...

Возможно, я сказал это вслух или доктор прочитал на моем лице.

— Ты не знал? Она приложила много усилий, чтобы это скрыть. Но, да. Она однозначно принадлежит к женскому роду.

Джин — девчонка.

А я-то думал, что единственный, у кого есть тайны.

9 дней

Мей Юи

Не могу уснуть. Каждая клеточка, каждый мускул моего тела никак не расслабляется, все еще цепляясь за оконные мысли. Когда парень ушел, мой разум ушел вместе с ним, рассекая воображаемые улицы, ведущие к дому.

Я бегу по грунтовой дороге мимо полей яркой и зеленой травы, как бутылка из-под спиртного. Мимо бродячих псов, выпрашивающих у фермеров комки сухого риса. Мимо далеких фиолетовых гребней гор. Обхожу отца с мокрой от пота спиной, согнувшегося и стоящего по колено в мутной воде рисового поля. Обхожу маму, развешивающую белье на дереве, ее руки покрыты пятнами синяков. Иду до тех пор, пока не дохожу до сестры, чтобы мы могли воссоединиться. Как она и хотела.

Отправлюсь ли я домой, если найду способ выбраться из этой комнаты? Или поеду посмотреть на море? Бесконечные возможности пугают, как и его глубины. От мысли о том, чтобы оказаться во внешнем мире одной, перехватывает дыхание.

Но буду ли я одна? Есть парень, который сказал: "Я тоже хочу, чтобы ты его увидела". Что-то в его голосе, его глазах заставляет меня думать о том, что я не единственная, у кого внутри разгорается пожар.

Но я не знаю. Не знаю наверняка. И чем дольше он отсутствует, тем дальше ускользают мои мысли, как будто сон растворяется в предрассветных часах.

Мое измученное тело извивается, скручивается от каждой мысли, когда раздается гул. Такой звук мог бы издавать дух... мягкий, причитающий. Он просачивается под мою дверь и зовет туда, откуда пришел.

Коридор завернут в темноту, все фонари погашены, от них не поднимается дымок. Звук (тоненький, похожий на песню) скользит сквозь щель двери Синь, просачивается через дверной замок мама-сан. За ним следует удар, словно на меня обрушивается гора.

Когда я подбираюсь поближе, плач замирает. Кто-то скребется, раздается шорох тапочек по полу, и тяжелый стук ладони по дереву сотрясает дверь.

— Пожалуйста! Пожалуйста, дайте еще, — громко кричит Синь. Слишком громко. — Я буду вести себя хорошо! Обещаю!

Замираю в коридоре, глядя на погашенные фонари. Они висят ровными рядами, неподвижные и похожие на луковицы. Пурпурные луны, собранные и развешенные на просушку.

— Еще один! Пожалуйста! — кричит Синь. — Я сделаю все, что скажете! Все, что захотите!

Дверь содрогается снова. Ярость позади нее лишь растет, как будто по ту сторону находится не девушка, а дикая кошка. Она шипит, плюется, рычит, пытаясь добраться до своих детенышей. Но детенышей здесь нет. Только я и — где-то в лабиринте темных фонарей — игла, которая только и ждет, как вонзиться в вены Синь и даровать ей несколько часов облегчения.