Самолет развернулся, наконец, на пятачке, завершающем посадочную полосу, и, сипло подвывая, подрагивая на неровностях далеко не совершенного покрытия, очень осторожно (поскольку летное поле было плохо освещено, и даже посадочная полоса не обозначалась, как положено, цепочкой огней) стал приближаться к бетонному кубику аэровокзала, не к проклятущему ангару, слава создателю. К самолету этаким жирафом-альбиносом на колесиках поехал прямо по мутным пузырящимся лужам высокий белый трап с синей графикой на боку, и Юра решил, что в самый раз теперь подогнать «Москвич» поближе.

Юра, как и полагалось по этикету, вышел из машины, чтобы приветствовать нового сотрудника посольства. Он раскрыл большой зонт, потому что дождь с утра не прекращался ни на минуту, хляби небесные как разверзлись, так и не иссякали, и сегодня, похоже, не дождаться было даже щадящей мороси. К сумеркам еще и ветер поднялся, сильный, что бывало нечасто на спокойном Гвинейском побережье. Ветер дул странными порывами, в разные стороны, будто кто-то из тех гигантов, что не от мира сего, забавляясь, решил перемешать две стихии – воду и воздух. На ветру зонт не особенно спасал, рвался из рук в полет, выворачивая суставы спиц. Вода хлестала по ногам, и брюки ниже колена моментально вымокли и облепили голени. Юра попытался укрыться от ветра за «Москвичом», но так было плохо видно начавших уже спускаться по трапу пассажиров, поэтому пришлось терпеть мокроть и ветродуй.

Быстро темнело. «Москвич» светил фарами, но это плохо помогало Юре. Он вглядывался в лица пассажиров и ждал, когда появится Виктор. Юра не сомневался, что узнает старого приятеля, но не сомневался также и в том, что Виктор внутренне изменился, не мог не измениться за те полгода или чуть больше, которые они не виделись. Безобразие, которое учинил Виктор на их с Юлькой свадьбе, по прошествии времени уже не казалось непростительным и выглядело не более чем мальчишеской выходкой, Юра повзрослел с тех пор и полагал, что и Виктор тоже. Юра, пожалуй, рад был бы увидеть Виктора. Он, как и Юлька, иногда всерьез тяготился тем тесным кругом людей, с которыми ему приходилось ежедневно общаться. «Одни и те же физиономии каждый день!» – готов он был восклицать вслед за Юлькой, но только в этом теперь они оставались единомышленниками – Юлька бунтовала, иногда совсем по-девчоночьи, упрямо, бестолково и непоследовательно.

…Конечно же, Виктор Южин не мог неузнаваемо измениться за полгода. Он и не изменился: все то же лицо с резкими чертами врубелевского Демона, та же насмешка под ресницами и в уголках слегка перекошенной улыбки… Нет, не совсем та же, а… Не совсем та же, а уверенная, потяжелевшая, жесткая – жестяная. Такая, будто смертный грех гордыни отныне возведен в добродетель, а клятвопреступление… «Клятвопреступление» – это не более чем название туалетной воды или шоколада-ассорти в элегантной коробке. Но дождливым вечером, в сумраке еще и не такое могло привидеться.

Формальные приветствия не понадобились, объятие было крепким и вполне дружеским.

– Солнечная Африка, черт побери! – весело воскликнул Виктор, стряхивая воду с волос и погружаясь в угарное бензиновое нутро «Москвича». – Это не здесь Африка, это в Москве сейчас Африка, солнце палит, тридцать градусов и много загорелых девушек, разомлевших в мечтах о любви. Правда, бананов почти нет, а кокосов и вовсе не видывали. А здесь? Бананы-то есть?

– Сколько хочешь! – ответил Юра с гордостью аборигена. – Как у нас картошки или хлеба, круглого, черного, по тринадцать копеек.

– Ага! Слышу в голосе голодную тоску, – поставил диагноз Виктор. – Так ведь я же не дикий, привез хлебушка на поклев.

– Ммм… – простонал молоденький шофер Андрюша. – Хлебушек! Черный, подовый! Наслажденье! Между прочим, картошка тут тоже… Сволочь, а не картошка, вроде бананов…

– Ну, извини, друг, картошки мешок притащить не догадался. Между прочим, почему мы так лихо рулим мимо аэровокзала? Оно, конечно, дипломатическая неприкосновенность, досмотру не подлежим, но отметиться-то следует? Или здесь как в деревне у бабушки?

– Как у бабушки, – подтвердил Юра, – никаких тебе таможенных формальностей, досмотров. И для обычных пассажиров тоже, представь себе. Гостеприимство прямо первобытное. Или лень.

– Чудеса! Хотя что удивительного? Они, надо думать, полагаются на своих зарубежных коллег. В Москве, скажем, простых смертных таможенники качественно шмонают.

Только по одной этой причине стоило становиться дипломатом. А почему летное поле темное? Как самолеты-то садятся? Так и навернуться можно, – заметил Виктор.

– Кабель повредили. Будут чинить, – коротко ответил Юра. Он не стал вдаваться в подробности и объяснять, что наш стратегический разведчик на днях промахнулся, пропустил полосу, сел где не положено, взрыл поле и измочалил кабель. Хорошо, сам не покалечился вдребезги. И теперь нашим придется оплачивать убытки и, наверное, ремонт всего аэропорта, довольно убогого, чтобы ублажить гвинейцев, которые, с целью вытянуть побольше, намекают на то, что хватит бы уже нашим использовать аэропорт как дом родной, пора и честь знать.