Я не верил ни одному его слову. Во мне все еще кипела злоба. Ничего не поделаешь, когда у человека пропали деньги, — вся его наличность, — и он в чужом городе и знает твердо, что ему нет почти никакой возможности скоро выбраться отсюда, — он бесится и уже не справляется со своим рассудком…

Бросив последний клочок этого злополучного письма, я встал и, подойдя к приятелю в упор, глядя на пего, прошипел с ненавистью:

— Должен тебе заметить, любезный, что у меня есть веские основания сомневаться в vertu’езности и прочих добродетелях этой твоей очаровательной госпожи Н.! Если хочешь знать, я имел удовольствие провести несколько незабываемых часов, которые стоили мне, на мой взгляд, чересчур дорого… Да, да, почтеннейший, очень дорого! Потому что опа украла у меня мои деньги! Кругленькую сумму, дорогой мой.

Я стоял перед приятелем и хохотал во все горло. Мне было ужасно смешно, смешно до того, что я готов был избить этого восторгающегося идиота!

А он раскрыл рот от удивления и, кажется, считал меня сошедшим с ума… Увы, он ошибался: я слишком хорошо знал, что ум пе изменяет мне в эти минуты и что бумажника мне не видать, как своих ушей.

На этом заканчивается моя трагикомическая история.

Я извиняюсь, если понапрасну задержал на ней ваше благосклонное внимание, если она показалась вам недостаточно серьезной.

Но все же мне кажется, что и эту безделку вы прочли до конца — а что может быть слаще такой награды!

И потом сознайтесь, ведь все-таки женщина, описанная мною, удивительная женщина!

Квартал святого Якова справедливо гордится своим фонтаном, у которого любил отдыхать, весело беседуя, бессмертный Джованни Боккачио и который пе однажды был написан на больших полотнах великим Сальватором Роза, другом Томазо Аниелло — Мазаниелло, как прозвал его бедный парод, за чью свободу он боролся и погиб, — Мазаниелло родился тоже в нашем квартале.

Вообще — в квартале нашем много родилось и жило замечательных людей — в старину они рождались чаще, чем теперь, и были заметней, а ныне, когда все ходят в пиджаках и занимаются политикой, трудно стало человеку подняться выше других, да и душа туго растет, когда ее пеленают газетной бумагой.

До лета прошлого года другою гордостью квартала была Нунча, торговка овощами, — самый веселый человек в мире и первая красавица нашего угла — над ним солнце стоит всегда немножко дольше, чем над другими частями города. Фонтан, конечно, остался доныне таким, как был всегда; все более желтея от времени, он долго будет удивлять иностранцев забавной своей красотою, — мраморные дети не стареют и не устают в играх.

А милая Нунча летом прошлого года умерла на улице во время танца — редко бывает, чтоб человек умер так, и об этом стоит рассказать.

Она была слишком веселой и сердечной женщиной для того, чтоб спокойно жить с мужем; муж ее долго не понимал этого — кричал, божился, размахивал руками, показывал людям нож и однажды пустил его в дело, проколов кому-то бок, по полиция не любит таких шуток, и Стефано, посидев немного в тюрьме, уехал в Аргентину; перемена воздуха очень помогает сердитым людям.

Нунча в двадцать три года осталась вдовою с пятилетней дочерью на руках, с парой ослов, огородом и тележкой, — веселому человеку немного нужно, и для нее этого вполне достаточно. Работать она умела, охотников помочь ей было много; когда же у нее не хватало денег, чтоб заплатить за труд, — она платила смехом, песнями и всем другим, что всегда дороже денег.

Не все женщины были довольны ее жизнью, и мужчины, конечно, не все, но, имея честное сердце, она не только не трогала женатых, а даже часто умела помирить их с женами, — она говорила:

— Кто разлюбил женщину — значит, он не умеет любить…

Артур Лано, рыбак, который юношей учился в семинарии, готовясь быть священником, но потерял дорогу к сутане и в рай, заблудившись в море, в кабачках и везде, где весело, — Лано, великий мастер сочинять нескромные песни, сказал ей однажды:

— Ты, кажется, думаешь, что любовь — наука такая же трудная, как богословие?

Она ответила:

— Наук я не знаю, но твои песни — все.

И пропела ему, толстому, как бочка:

Это уж так водится:

Тогда весна была —

Сама богородица

Весною зачала.

Он, разумеется, хохотал, спрятав умные глазки в красный жир своих щек.

Так и жила она, радуясь сама, на радость многим, приятная для всех, даже ее подруги примирились с нею, поняв, что характер человека — в его костях и крови, вспомнив, что даже святые не всегда умели побеждать себя. Наконец, мужчина — не бог, а только богу нельзя изменить…