Шрифт:
— Все перевели, ну там, что в компьютере взяли у этой?.. — не вдаваясь в уточнения, спросил Бароев, как только Муратов вошел в его кабинет.
— Частично, Магомед Рамазанович. Там более четырехсот страниц, и не все одинаково… интересно. Много повторов, много общеизвестной информации. Я позволил себе подготовить для вас небольшую подборку… — Взгляд зама по общим вопросам упал на листок, лежащий на столе. — Кстати, мы установили автора этого пасквиля. Это написала не она, а некий московский поэтишка… Прикажете принять меры?
Бароев гадливо отмахнулся, словно от назойливой мухи.
— Много чести, Аллах ему судья… А подборку свою тащите, ознакомлюсь…
Как он и предполагал, ничего серьезного двурушница не накопала. Да и не могла накопать, поскольку самая важная, самая конфиденциальная информация не доверялась ни компьютеру, ни бумаге. Она хранилась в головах нужных людей, в той мере, в какой каждому из них полагалось ею обладать. А все — все знали только двое: Магомед Бароев и всемогущий Аллах, милостивый и милосердный…
Однако, хотя собранный Айсет материал явно не тянул на то, чтобы, скажем, привлечь Бароева к суду, антирекламу родному дяде она делала мощную. Оперируя малозначительными фактами, а то и досужими домыслами, почерпнутыми, в основном, из публикаций западных журналистов и «специалистов по Кавказу» из числа окопавшихся за рубежом армян, грузин, осетин, — одним словом, христиан-гяуров, — она выстраивала весьма убедительный в своей неприглядности портрет лицемерного и циничного дельца, на словах ратующего за свободу и процветание Чечни, а на деле ради наживы стравливающего между собой русский и чеченский народы.
Айсет писала:
«Эти люди называют себя поборниками истинной веры, защитниками Ислама. Но не Аллаху поклоняются они, а золотому тельцу, принося на алтарь его человеческие жертвы. Они называют себя борцами за свободу и процветание Чечни. Но им не нужна свободная и процветающая Чечня, им нужен бесконечный кровавый хаос, ибо они — черные маги, владеющие секретом превращать человеческую кровь в золото…»
Да, неплохо их там учат… в London School of Economics…
Жаль…
Глава 16
Последний дом в деревне одинок.
Как будто он последний в мире дом.
Дорога в ночь ушла, и даже днем
Вернуть назад ее никто не смог.
Деревня — это только переход
Меж двух миров, там время не течет,
И многие пытаются уйти.
И потому скитается народ
Или безвестно гибнет на пути.
Райнер Мария РилькеПервый день в телячьем вагоне стоял непрекращающийся женский вой. Никто не разговаривал, только кричали и плакали. Айшат скоро поняла, что зря горевала — ее отцу, старику Магомеду, повезло. Он погиб в родном доме, а не сдох, как собака, в темной тесной конуре, валяясь в нечистотах.
Когда в аул пришли русские, Магомед Мидоев сел на пол посреди комнаты, жилистые, сухие руки положил на колени. Полный человек в штатском кричал, что у него остается пять минут на сборы, что не подчинившихся приказу ждет немедленный расстрел. Но старик Мидоев отвечал только одной фразой:
— Эрсий мотт цха сонам.
— Что он говорит? — спросил человек в штатском.
— «Я не понимаю по-русски», — перевела Айшат.
Она теребила отца за старую выцветшую черкеску, пыталась растолкать, поднять его на ноги. Подбегали ее племянники, внуки Магомеда, тяну ли старика за рукав. Но старик даже им отвечал одной единственной фразой:
— Эрсий мотт цха сонам.
Семью Мидоевых вывели с вещами на заснеженный двор. Человек в штатском зашел обратно в дом, раздался выстрел, и человек тут же выскочил на улицу, словно испугавшись громкого звука. С соседнего двора тут же прибежал офицер в сопровождении солдата.
— Что случилось? — спросил он на ходу.
— Сопротивление, — спокойно ответил штатский и махнул устало рукой.
— Ясно. А у нас инвалид войны оказался, — решил немного поболтать офицер. — Контузию, говорит, получил под Орлом, комиссован вчистую. Кричал, ругался, медали показывал.
— Всех, всех… В приказе сказано все четко. Если мы начнем сейчас вдаваться в подробности, сорвем операцию. Их даже с фронта высылают, а уж отсюда… Всех, всех!
— Так он застрелился, инвалид тот…