Брижит задремала, потом проснулась, тихо заплакала. Она нащупала в темноте его руку и прижала к своей щеке.

– Ch'erie, – сказала она срывающимся голосом. – Je suis dйsol'e. [7]

– Это больше не сработает, – сказал Дойл и убрал руку.

Резкий тон его голоса мгновенно высушил ее слезы, и он почувствовал, как она напряглась.

– Скажи мне, – продолжал Дойл с некоторой горечью, – это вошло у тебя в привычку? Я имею в виду – попадаться. В этом все дело. Так ты ставишь точку, да?

Он вспомнил ужасный день, когда их застукала Фло, его жена. Они тогда жили в Малаге, это было всего лишь четыре месяца тому назад, но словно в другой жизни. Каждый четверг Фло делала закупки для ресторана и ее не было дома весь день, а Дойл присматривал за ребенком. Пабло уснул удивительно рано своим младенческим глубоким сном, с открытым ртом и еле-еле слышным дыханием, – и Брижит зашла под каким-то предлогом. Ее возбудила идея заняться этим в его доме, на постели его жены, и она не долго оставалась в платье. Дойл пытался все это остановить, но… Минут через десять неожиданно вошла Фло, которая что-то забыла и вернулась домой. Она застала их вместе: его со спущенными штанами и Брижит, обхватившую губами его затвердевшую плоть. Фло не сказала ни слова. Она тихо закрыла дверь, разбудила Пабло, одела его и отвезла в загородный дом родителей в Эсихе. «Ты достоин презрения за то, что предал свою жену и спящего в соседней комнате сына, – говорил на суде адвокат Фло, кстати оказавшийся ее братом. – Разве бордель не более подходящее место для таких дел?» С тех пор Дойлу так и не удалось поговорить со своей женой наедине, без присутствия третьих лиц.

Брижит помолчала, потом мрачно сказала:

– Я думаю, тебе, наверное, не следовало уходить от жены.

– Я не уходил, – сказал Дойл. – Она меня вышвырнула, разве не помнишь? Я бы вернулся через секунду, если бы она этого захотела. Я все еще люблю ее.

Говоря так, он знал, что это правда.

Брижит всхлипнула, вскочила и заперлась в ванной комнате. Она оставалась там довольно долго, смывая семя двух мужчин со своих бедер.

Дойл как можно быстрее оделся, вышел из квартиры и спустился по лестнице на улицу. Он прослонялся пару часов, куря терпкие французские сигареты и жалея себя, а около полуночи нашел прохладную скамью на площади Вобан, напротив Дома Инвалидов. Он сидел и рассеянно смотрел на золотой купол, залитый белыми потоками света, под которым в красном порфировом гробу, размером с двухместный гараж, лежали каменеющие останки Наполеона. Его связь с Брижит закончилась, а жена не хотела принять его обратно. И что теперь? Он не винил Брижит во всем этом, совсем нет. Он сделал все своими руками. Из-за связи, которая не продлилась бы больше двух недель, он лишился всего, что имел: жены, двухлетнего сына Пабло, своего ресторана «Король Альфонсо», который в прошлом году удостоился первой звезды от гида Мишлен, спокойной жизни в прекрасном городе Малага.

Брижит, уже познавшая изощренные удовольствия, по-своему была невинной – двадцать три года, страстная натура, студентка, девушка, которая становилась женщиной, – ее жизненное приключение только начиналось. У нее будет очень много мужчин. Дойл знал это, и эта мысль причиняла ему боль. Одни будут похожи на него, другие нет, одни будут жестокими, другие мягкими, одни старше, другие моложе. В конце концов у нее все получится: она станет любовницей члена совета министров или среднего кинорежиссера, в пятьдесят будет все еще привлекательной, как Катрин Денев, заведет молодого любовника на стороне, новый «ситроен» и виллу на Лазурном Берегу. Это такой тип женщин – настоящая француженка, одна из многих таких же, – умная, красивая, аморальная, как кошка. Конечно, в душе Дойл понимал, что он не лучше Брижит. Есть мужчины, которые всю свою жизнь ищут одну-единственную женщину, они счастливы, когда ее находят, и никто им больше не нужен; но Дойл был не таким. Дойлу нравились женщины, особенно красивые, и в большинстве случаев он им тоже нравился, если был не слишком пьян. Кто-то ему говорил, и жена тоже, что он похож на актера Роберта Митчума. Не постаревшего, обрюзгшего Митчума, а вальяжного и эффектного, в зените голливудской славы, в сорок-пятьдесят лет. Как и у Митчума, у Дойла были широкие плечи, густые черные волосы, спокойные синие зовущие глаза. И только сломанный когда-то нос придавал его чертам известную оригинальность.

Спустя некоторое время похолодало, пошел дождь. Дойл с усилием поднялся со скамейки, чтобы успеть на последнюю электричку ближайшего метро у Дома Инвалидов. Перейдя на линию «Порт д'Иври», он доехал до станции «Барб». Там, в грязном алжирском квартале он нашел относительно чистую гостиницу без звезд, располагавшуюся на втором этаже, и провел бессонную ночь, лежа на узкой кровати и слушая громыхающие трубы парового отопления, словно далекую демоническую музыку. На следующее утро он проснулся поздно, чувствуя себя совершенно разбитым, умылся и пошел на Рю де ля Мир, чтобы забрать из квартиры свои вещи.

Брижит не было – она уже ушла на курсы испанского в Сорбонну, как он и рассчитывал. Но на кухонном столе к банке «Космолюкса» была прислонена записка.

Дойл представил все, о чем она написала в своем нескладном письме, и почувствовал возбуждение. С некоторым сожалением он скомкал записку и швырнул ее в мусорное ведро прямо на кофейную гущу, потом сложил свою одежду и разный хлам. Привезенных из Испании вещей было немного – все уместилось в два чемодана, которые он отнес к двери и поставил на вытертый квадрат персидского ковра, купленного Брижит на блошином рынке Клиньянкур. В голове стучал один-единственный вопрос: «Куда, черт возьми, мне ехать?» Он размышлял секунд десять и, сам не зная почему, решил ехать в Лондон. Будет здорово слышать на улицах английскую речь, хотя и с уродливым акцентом.

Итак, готовый к встрече с Лондоном, Дойл отодвинул засов, распахнул дверь и поднял чемоданы. Случайно взглянув на полку у двери, он обнаружил тонкую пачку перетянутых резинкой писем, пересланных из Испании, снова поставил чемоданы, взял письма и стал внимательно читать надписи на конвертах. Счет за «Евроспорт» по кабельному, который он забыл оплатить; три подписные квитанции на португальскую «Интернэшнл геральд трибьюн»; запрос от адвоката в Малаге по поводу налогового сертификата на его доходы в Испании, имеющий отношение к разводу; ничего от жены и странное письмо из Штатов, со старомодной черной каймой по краям, сообщающей о смерти.