Я выхожу, сажусь на скамейку напротив главного входа. Вскоре Миша показывается на крыльце, сбегает вниз по ступеням…

Я поднимаюсь, распахиваю руки навстречу. Мы бросаемся друг другу в объятия, валимся наземь, катимся по траве. Я хочу поцеловать его, но не могу. Еще раз пытаюсь – и не могу.

Потому что во рту у меня недожеванный черный хлеб.

Когда человек уходит, проблема не в том, что его больше нет, – а в том, чтобы вылюбить его из себя.

Радужное кружево моего сна безвозвратно похерено.

Просыпаюсь от грохота, железного жуткого лязга, гул нарастает, звук отдает во всем теле, заползает в руки и ноги, вибрирует, ввинчивается в мозг, фонтаном рассыпается в черепе. Что это?!!

Я открыла глаза.

Была конечная станция, и баба, толстая метрополитеновская баба в красном картузе, лупила ручным семафором по поручню, чтобы меня разбудить.

Ноль на улице, ноль – по Цельсию и по Реомюру… Конец ноября – и вдруг оттепель. Обувь приходится густо намазывать кремом. Чернеют сырые бульвары. Оттаивают стены, лестницы подземных переходов, тропинки и крыши. И я, я тоже понемногу оттаиваю.

Сегодня видела Мишу под ручку с незнакомой девушкой.

Я смотрю на язычок галстука, который ветром перебросило ему за плечо – как флажок… Сверкают подошвами его новые черные «ллойды» – мы покупали их вместе в универмаге «Москва».

Они удаляются.

Я тут ни при чем. Миша ушел по своим причинам. Миша ушел к бабе. Только и всего.

Выпила коньяку, закусила сушеным бананом. Красота! Определенно, жизнь налаживается. Одиночество – это почти полет. А то, что мы называем тоска, – на самом деле не ужасно, а прекрасно.

Теперь надо позвонить родителям.

– Как успехи? – поинтересовался папа.

– В понедельник уезжаю во Францию. На два месяца.

– Откуда деньги?

– Получила премию.

– Какую?

– Имени Моцарта.

– Я думал, ты бросила заниматься… А почему Моцарта? У него разве есть фортепианные произведения?

– Есть. Переложенные. – (Про двадцать семь концертов мы умолчим – сам виноват, что не знает.) – Ария Папагено из «Волшебной флейты». В первом классе музыкальной школы проходят. Помнишь, я играла? Ладно, шучу. Конкурс потому, что юбилейный год.

– Что исполняла?

– Прелюдии Шопена.

– Что ж, молодец… Хвалю. Не забудь позвонить, когда вернешься.

На гонорар за предисловие к антологии анонимных произведений можно было купить небольшое ожерелье от Картье.

Но я им распорядилась иначе: в понедельник я собрала чемоданы и уехала к Ниловой в Старую Руссу.

Она давно меня приглашала.

И вот ясность утра. Тонкий запах духов – травяные, холодные, резкие; остро оточенный грифель карандаша, и бумага – свежа и чиста, сладко пахнет. Рассеивается вчерашняя жуть, выжигается голубоватыми солнечными лучами.

К городу подступили ужасные холода: декабрь, Варвара, термометр лопнул на улице. Луна второй день в ледовитом зловещем сиянии, прозрачный сиреневый круг с красноватой каемкой, называемый гало, в нем она – как зрачок в глазном яблоке; дым из труб стелется в воздухе, кутает крыши, не идет вверх столбом. В город пришли холода…

Я открыла тетрадь и записала в дневнике число.

…Сегодня мне снова приснилось, что у меня ярко-красный маникюр и что я учу французский язык.

…Снова приснилось, что у меня маникюр ярко-красного цвета и я учу французский язык.

Какую же фразу выбрать?..

– Неправда, я все придумала, – сказала я.

– А вот и не все! – возразил Миша. – И это, между прочим, нечестно. Подумают еще, что я непорядочный человек.