– Куда же нести старушку, укажи только? – спросил Басманов.

Они оба стали помогать ей накинуть на себя телогрею. Занятые этим делом, они хотя и не смотрели друг на друга, но чувствовали взаимную близость.

«Будет заниматься глупостями, – думал Басманов, – еще кто увидит, на смех поднимет». Но стоило девушке посмотреть на него, и он опять стал послушным.

– Боярин, ты поддержи бабушку, а я накину на нее шубейку. Больно холодно, ветер до костей пробирает, а она, бедная, давно сидела все на вышке.

– Да ты-то сама дрожишь! Надень мою ферязь да и пойдем скорее в дом, я отнесу старушку.

Нести было недалеко, да и дорога им показалась слишком короткой. Они дружески разговаривали.

– Не снимай ферязи, кутайся плотнее, запахнись, а мне в одном кафтане удобнее нести.

– Какой ты добрый, хороший! Скажи, как твое имя? Я буду каждое утро и вечер молиться за тебя Богу.

Искренняя похвала простой девушки заставила покраснеть гордого боярина.

– Помолись за Петра. А тебя как звать?

– Липой, а живем мы вот здесь, рядом с большим домом.

– Как это ты попала на пожар?

– Собрались мы с сестрой спать ложиться, уж повечеряли, Богу помолились, стали раздеваться. Я глянула в окно – кругом тучи нависли, того и жди дождь ночью пойдет, а у нас белье на дворе развешано. Разбудила я девку Палашку да и побежала снять. Зачали мы собирать, да как глянула я на дом бабушки Офросиньи, ахнула и, не вспомнясь, бросилась туда.

– Ох, касатка ты моя желанная, болезная, коли бы не ты, сгореть бы мне, старухе, умереть без покаяния!

– Это, бабушка, ведь не я, а все он, Петр. Как по отчеству величать?

– Федорович, Липа.

– Вот мы и дома, вон на крыльце и батюшка и сестрица! Сюда, сюда!

Старик поспешил навстречу и бросился помогать боярину, укоризненно покачивая Липе головой:

– Что ты это, девонька, на себя напялила?

– И взаправду, Петр Федорович, а я все в твоей одеже! Возьми, спасибо тебе большое за все.

– Дай тебе Господь всего хорошего, пошли тебе Боже милостей за доброту твою! – говорила сквозь слезы старуха, целуя руки своего спасителя.

Басманов ушел, напутствуемый благословениями всей семьи. Уходя, он несколько раз обертывался, пока мог видеть Липу. Девушка быстро вошла в дом, нацедила кружку пива и бегом догнала боярина, который сильно обрадовался, увидев ее опять.

– На, испей, Петр свет Федорович, да не погневайся, что раньше не вспомнила.

Басманов взял чару, но не торопился пить, а девушка терпеливо ждала.

– Спасибо, Липа, спасибо! Какая ты славная, добрая! Буду помнить я тебя.

– А я и ввек не забуду твоего благодеяния.

И она опять скрылась в темноте. На душе у Басманова стало так светло, легко. Ему хотелось и плакать, и петь, и молиться. Он пошел опять к пожарищу и оставался там до зари, помогая растаскивать горелые бревна и удивляя всех своим усердием.

– Глянь-ка, – говорили в толпе, – никак это сам боярин Басманов так важно работает?

Работая, Басманов думал о Липе и на другой же день узнал все подробности о ней и ее семье.

По его просьбе дочь стрелецкого сотника Алексеева была принята сенной девушкой в Верхние царицыны мастерские палаты.

Лучом солнца явилась Липа в царские светлицы, с ней ворвалась жизнь и радость к затворницам, которых горе царевны искусственно держало в печали. Никто не осмеливался не только громко смеяться, но и возвысить голос. Кругом раздавались притворно плаксивые ноты. Для царевны это было еще тяжелее, но ничто не отвлекало ее от горя. Лучшим лекарством служат необходимые, обязательные заботы о других, но у нее их не было, и ее даже не допускали ни до чего. В такое-то время и поступила в терем дочь Алексеева. Появление здоровой, веселой, энергичной девушки среди печальных лиц произвело хорошее влияние. Ее приятный молодой голосок один только звучал громко и казался музыкой. Приходила она по утрам, и с ней уличная жизнь, жизнь Москвы, врывалась в светлицу. Мало-помалу она втягивала в свои интересы Ксению, и Липа сделалась для нее необходимой. Скоро лица, дорогие ей, стали знакомы и всем в тереме: так, бабушка Офросинья была и для них бабушкой, уже и для нее шились телогреи, обшивались благодаря Липе бедные погорельцы.

По рассказам девушки, вся ее семья стала знакома Ксении. Липа рассказала о смерти своей матери, чем вызвала слезы царевны. В свою очередь и Ксения говорила ей о потере жениха, и обе девушки плакали. Сперва другие мастерицы обрадовались ее приходу, как живой души, но потом явилась зависть, которая, однако, уступила перед добротой Липы. Любовь и ласку к себе девушка употребляла на пользу другим. Только заметит она, что у кого-нибудь горе, тотчас же спешит утешить или выручить.

Всякое поощрение себе в виде дорогого подарка она отклоняла, умея убедить, что ей лично этого не надо, а приятнее будет, если одарят такую-то, более нуждающуюся. И царица Марья Григорьевна, и царь Борис Федорович полюбили девушку и не мешали ее дружбе с Ксенией.