Не по этой ли причине ухудшались наши отношения с материком? На третий или на четвёртый год моего пребывания на Крите мы с отцом мало-помалу перестали понимать друг друга. Постепенно между нами произошло отчуждение, мы неуклонно, исподволь становились врагами.

Однажды ночью меня разбудила Айза.

— Тебя спрашивает какой-то гонец, — объяснила она. — Он утверждает, что это очень важно.

Когда я вступил в небольшой зал, то увидел перед собой Тауроса, который уже несколько месяцев командовал воинами моего брата Радаманта в Фесте.

После надлежащего церемониала, занявшего несколько минут, он ещё раз почтительно поклонился и затем сообщил о внезапной кончине брата.

— Человек рождается на свет, выполняет своё предназначение и умирает, — задумчиво произнёс я.

Генерал Таурос ошеломлённо взглянул на меня. Я никак не мог собраться с мыслями и продолжал:

— Живёшь только для того, чтобы умереть... Пасифая родила мне четырёх дочерей и четырёх сыновей, — ответил я, наконец придя в себя. — Главк доставил мне однажды немало волнений, когда упал в бочку с мёдом. Хорошо, что удалось вызволить его из царства мёртвых...

Я чувствовал, что Таурос ожидал иных слов... Может быть, мне следовало выглядеть опечаленным? Но разве моё положение позволяло мне выказывать участие?

— Отчего умерло так много женщин, которые любили меня? — спросил я его. — Во время ознакомительных поездок я посещаю города и деревни, священные рощи и священные пещеры, отправляюсь на подвластные мне острова. Всякий раз, когда со мной делила ложе какая-нибудь красивая девушка, через несколько дней или недель её настигала необъяснимая смерть. Люди умирают, — философски заметил я, — только боги живут вечно. Пожалуй, я мог бы повелеть установить причину их смерти, но что мне с того? Я бы лишь убедился, что у меня есть враги, которые наносят мне удар там, где я легко уязвим. Похоже, — теперь я смотрел прямо в глаза главнокомандующему покойного брата, — что своей любовью я приношу смерть.

Произнося эти слова, я думал о Пасифае. Я знал, что между ней и Тауросом существовали самые тесные отношения, что они часто встречались. Я едва не спросил, не с её ли помощью мой брат Радамант строил планы против меня.

Генерал сообщил, что завтра брат будет предан земле со всеми подобающими почестями.

— Я приеду, — ответил я и задумался, стоит ли брать в эту поездку вместе с Айзой и Гелике ревнивицу Сарру. Ей исполнилось уже тридцать шесть лет, где уж ей соперничать с молодыми девушками. От неё можно ждать только ссор — в этом я нисколько не сомневался.

Во время моих поездок иногда радушные хозяева в знак особого расположения и уважения предлагали мне собственных жён, чаще всего они были молоды и прекрасны, однако мне доводилось делить ложе и со старыми и некрасивыми женщинами. Ритсос не раз предупреждал никогда не отказываться на Крите от подарков, потому что это наносит дарителям оскорбление. Поэтому в одном месте мне однажды пришлось есть ужасную мучную кашу с привкусом сыра, в другом — суп, заправленный личинками, жуками и червями. Многие долины Крита ещё оставались разорёнными. Я понимал, что эти подарки были дороги, иногда это была немалая жертва со стороны принимающих меня людей. Но опасение, что мне снова придётся делить ложе с какой-нибудь старой, морщинистой женщиной с высохшей от возраста кожей, отнюдь не добавляло мне оптимизма.

Я скакал в середине колонны, медленно продвигавшейся в направлении Феста. Случайно обернувшись, вместо повозки с Пасифаей и детьми я обнаружил позади себя небольшой двухколёсный экипаж, в котором сидела Сарра. Она держалась обеими руками, потому что повозка подпрыгивала на ухабах, гремела и грохотала при езде. Тем не менее Сарра сохраняла величественный вид, каждое её движение было совершенно естественным и непринуждённым — казалось, это сама царица.

В Лариссе нас встретила депутация царского двора Феста. У подножия холма на северном склоне было приготовлено место погребения Радаманта, напоминавшее небольшое здание, углублявшееся в склон.

Проходя мимо дворца Феста, я с удовлетворением заметил, что несколько зданий отмечены печатью моей родной культуры, хотя дворец существовал ещё до нашего появления на Крите. Сама улица выглядела, правда, критской, хотя храм, портик и мегарон выдавали архитектурный почерк микенских мастеров-строителей. Что касается кладовых, зала и прочих помещений, они тоже несли отпечаток критской культуры.

Вспомнив, что этот дворец существует уже добрые три сотни лет, я почувствовал благоговение. Мне рассказывали, что весь ансамбль дворца не раз серьёзно повреждали землетрясения, пострадал он и от пожара, случившегося около двухсот тридцати лет назад.

Когда мы вступили в пределы некрополя, там нас уже ожидала большая толпа. Меня торжественно проводили на моё место, с которого я мог наблюдать за всей церемонией. Мои глаза то и дело возвращались к могильнику, ставшему последним приютом моего брата. Я вспоминал о Радаманте, о наших с ним играх и о том, как он боялся землетрясения и огня, падавшего с небес. Он всегда чего-нибудь боялся, будь то дикие собаки, змеи, слухи про разбойников, и испытывал отвращение к прокажённым.

Мои руки не находили себе места, сердце колотилось в груди, потому что впервые во время таких пышных похорон смешались критский и микенский культы и объединилось критское и микенское искусство, чтобы воздать последние почести царственной особе. Может быть, именно сейчас зарождается даже некая новая форма искусства?