— Я бы ничуть не удивилась — судя по тому, что о тебе болтают.

— Ты это серьёзно? — Он скроил оскорблённую гримасу.

— Нет, — сказала Джиневра. Потом поднялась, взяла Леонардо за руку и через комнату подвела к картине. — Я хочу взглянуть, что ты успел сделать сегодня.

— Испортил красивую девушку.

— Ну вот ещё, — сказала она, внимательно глядя на картину. — Что это — вон там? — Она указала на смутные очертания собора памяти, вписанного Леонардо в голубовато-зелёное марево холмов.

— Собор, — сказал Леонардо.

— Так теперь я твоя святыня? — Джиневра искоса глянула на него и улыбнулась.

— Вот именно. — Но когда Леонардо взглянул на портрет, на то, что сделал сегодня, по спине его пробежал холодок. Туманное воспоминание о сне.

Он сжал её руки.

— Тогда мы в нём и обвенчаемся, — сказала она. — В нашем собственном соборе.

Леонардо улыбнулся; но в этот самый миг, когда он, стоя рядом с Джиневрой, вдыхал аромат её волос и приторный острый запах, который обычно исходил от неё после занятий любовью, — в этот миг сон с жуткой ясностью галлюцинации вернулся к нему.

Он — внутри своего собора памяти, пытается войти в дверь, которую охраняет трёхголовая бронзовая статуя. Одна из голов — голова его отца; другая — Тосканелли; третья, самая пугающая, — голова Джиневры. Её глаза под тяжёлыми веками глядят на него, и он не видит в них ни страсти... ни любви.

Он потерял её.

Глаза обвиняли его... но в чём?

Леонардо на миг зажмурился, потом схватил кисть и записал собор, создав в верхнем правом углу холста уродливое пятно жжёной умбры.

— Леонардо, зачем ты это сделал? — Джиневра явно расстроилась.

— Прости, Джиневра. Мне вспомнился дурной сон.

— Но зачем... — Она осеклась. — Сон был обо мне?

Леонардо не ответил.

— Леонардо?..

— Мне снилось, что ты больше не любишь меня, что ты винишь меня...

— Но в чём?

Леонардо пожал плечами и отвернулся от картины, но на Джиневру не смотрел.

— Не знаю.

— Ну так я люблю тебя, и...

Её прервал стук в дверь. Настало время, когда появлялся Гаддиано. Джиневра с досадой поглядела на Леонардо, словно пытаясь передать невысказанное послание. Потом пригладила кудри и возвратилась на своё место.

— Войдите!

И в комнату вошла Симонетта, переодетая Гаддиано.

Этот Гаддиано, с выверенными движениями и осанкой, с тщательно наложенным гримом, кого-то напомнил Леонардо: в окончательно завершённом, почти смазливом лице, которое придал своему Давиду Андреа дель Верроккьо, были те же черты — такой же подбородок, полные, но сжатые губы, тонкий, почти аристократический нос. Но Симонетта была неотделима от Гаддиано: глаза, в которых жили призраки, выдавали её; взгляд её был мягче и не столь пронзителен, как у Леонардо, который смотрел на мир горячо, почти сердито.

Но сейчас в глазах Гаддиано была усталость.

— Привет, влюблённые пташки, — сказала Симонетта голосом, неотличимым от мужского. Она улыбнулась Джиневре, небрежно поклонилась и подошла к картине.

Леонардо сразу почувствовал, что что-то не так. Даже в чужой личине она выглядела слабой и неуверенной.

— Что ж, вижу, наша совместная работа подвигается, — сказала она Леонардо. — Но что это за пятно?

— Перемена настроения, — сказал Леонардо.

Симонетта лукаво глянула на него, потом опустилась на табурет перед мольбертом, взяла кисть и стала затирать пятно.

— Леонардо, друг мой, не уйти ли тебе прежде, чем люди Николини придут за Джиневрой?

— Да, конечно, — сказал Леонардо. — До свидания, Гаддиано, и спасибо. — Он поклонился Джиневре и поцеловал её, словно они были одни. — Пожалуйста, не сомневайся во мне. Я люблю тебя больше...

Снаружи прозвенел колокольчик: Лука предупреждал их, что люди Николини уже прибыли.

Леонардо уже переступал порог, когда Симонетта закашлялась; спазмы скрутили её. Хрипя, она пыталась вздохнуть — и не могла.

Леонардо метнулся к ней, за ним — Джиневра. Он попытался успокоить Симонетту, но она отшатнулась. Призвав силу воли, она перестала кашлять, но дышала тяжело, с бульканьем.

— Мессер Гаддиано, вы слишком больны сегодня, — озабоченно сказала Джиневра. — Я позову мадонну Симонетту...

— Нет-нет, мадонна, она нездорова... Я сейчас приду в себя, это просто лёгочная хворь, на прошлой неделе я слишком долго гулял ночью... Её слуги позаботятся обо мне. Но ты, Леонардо, уходи немедля, не то пострадаем мы оба. В распоряжении мессера Николини острые кинжалы.