– Он был изгнан согражданами, которых облагодетельствовал.

– Да о каком Аристиде вы говорите?

– Черт, – сказал Фалькуччо, – о том, который жил в Древних Афинах.

– Вы меня так напугали, – воскликнула тетя Джудитта. – Одного моего дальнего родственника зовут Аристидом.

– Видите эту небольшую припухлость на веке на левом глазу? – вдруг сказал Фалькуччо. – У меня глаз музыканта. Жаль, что это у меня зрение, а надо бы слух. – Он вздохнул. – Я был бы великим музыкантом, – добавил он, – но, к сожалению, я неудавшийся музыкант, неудавшийся художник, неудавшийся поэт, неудавшийся философ.

– Но кто же вы тогда?

– Неудавшийся Леонардо да Винчи.

– Ну, и это уже очень неплохо.

Подали эскалопы в мадере с жареной картошкой.

– Эти эскалопы в мадере с жареной картошкой, – сказал Фалькуччо, – напоминают мне мои поездки в Нормандию. – Он ненадолго задумался. – А также мои поездки в Эльзас.

Все молчали. Фалькуччо, по-видимому, напряженно рылся в памяти.

– Да-да, – сказал он вдруг. – Именно так. Также и мои поездки в Германию. Более того, по всей центральной Европе. И восточной. А также по западной и южной. А также все мои поездки за пределы Европы.

Он закончил эскалоп, оглядел присутствующих и, внезапно доверительно понизив голос, наклонился к уху тети Джудитты.

– В общем-то, – сказал он, – эти эскалопы в мадере с жареной картошкой напоминают мне и те разы, когда я никуда не ездил.

– Может быть, – сказала тетя Джудитта, – эскалопы в мадере с жареной картошкой готовят во всем мире?

– Нет, – ответил доктор Фалькуччо, – дело в том, что это я всегда ем эскалопы в мадере с жареной картошкой.

Баттиста страшно мучился. Накладывая себе пищу, он не мог вспомнить, держат ложку в правой или в левой руке. Он неловко поддел и уронил на скатерть кусок жаркого; при всеобщем молчании и под бесстрастным взглядом Гастона д’Аланкура в белых перчатках он безуспешно попытался подобрать его; наконец, ему это удалось, он положил его себе на тарелку, но подумал, что есть его будет неприлично, поскольку он уже падал; потом он начал есть, когда ему показалось, что не есть нельзя.

Проглотив кусок, он почувствовал полную сытость, как будто съел уже очень много, и больше не собирался, если только снова не почувствует зверский голод. Его особенно пугало количество и разнообразие тарелок и ножей, поскольку он не знал, как и когда ими пользоваться.

Вдруг тетя Джудитта сказала:

– Я обнаружила, что кухонный нож сломан.

Солнечный Луч покраснел, подумав, что его могут посчитать виновным в порче кухонного ножа; почувствовав, что краснеет, он подумал: «Сейчас как раз и подумают, что его сломал я». И покраснел еще больше. Ему казалось, что все смотрят на него. Он опустил голову. Ему хотелось провалиться.

К счастью, тетя Джудитта повернулась к доктору Фалькуччо.

– Вы любите пирожные? – спросила она.

– Я их не презираю, – ответил старик. – И как удивительно, что все повторяется: представьте себе, мой дедушка тоже не презирал пирожные.

– Хорошо, – сказала тетя, – тогда что вы скажете насчет этого?

Она положила перед Фалькуччо пирог, пояснив:

– Это моего изготовления.

Доктор попробовал кусочек:

– Превосходно.

– Тогда, – сказала старая дева, – возьмите еще кусочек.

– Послушайте, – сказал маленький старик, – я проявил деликатность, сказав, что ваш пирог превосходен. Имейте же и вы деликатность не предлагать мне больше.

Баттиста вел тяжелую борьбу с большим яблоком, стремясь очистить его при помощи маленькой вилки и не очень острого ножа. Вдруг, в разгар трудной операции, лезвие скользнуло по гладкой кожуре, и яблоко в полной тишине полетело прямо в лицо тете Джудитте.

Гастон д’Аланкур прибежал с другим яблоком. Баттиста, красный как рак, отказался его взять. Но тут же подумал: «Они еще сочтут, что я не умею чистить яблоки». Поэтому, когда Эдельвейс протянула ему яблоко, уже очищенное ею, он резко сказал, чтобы отвести от себя подозрение:

– Мне не хочется.

Он заметил, что допустил неучтивость по отношению к девушке. Ему захотелось плакать. Ему казалось, что вокруг одни враги. Тут кстати сатанинский доктор Фалькуччо, посмотрев на молодых людей, поднял бокал, наполненный шампанским.

– За жениха и невесту! – провозгласил он среди всеобщего замешательства.

Солнечный Луч готов был умереть.

– Шутка, – сказал старичок.

– Но у Эдельвейс уже есть жених, – пробормотала тетя Джудитта с возмущением.

– Однако, однако, – сказал Фалькуччо, показывая на молодых людей и подмигивая, – я думаю, что эта пара уже спелась.

Всем стало неловко.

– Жаль, – сказал ужасный старик, – что сейчас не канун Рождества. А то бы я вам рассказал рождественскую историю.

– Все равно расскажите! – сказала Эдельвейс.

– Я никогда не позволил бы себе ничего подобного, – воскликнул Фалькуччо. Минуту он сосредоточенно думал. – Однако, – добавил он, – я могу рассказать вам какую-нибудь другую историю. Вот эту: