Он стоял, не выпуская дверной ручки, собираясь захлопнуть передо мной дверь, и смотрел на меня. Я выдержал его взгляд, хотя небо вдруг закружилось, а земля задрожала. Наконец он кивнул:

– Три!

– Этого хватит! – отозвался я, повернулся и кинулся к машине. Вместо ног у меня были две онемелые деревянные подпорки, но я действительно бежал. Я открыл багажник, выдернул оттуда складной столик и подтащил его поближе. Подготовился ли я? Еще бы! Я преодолел сопротивление непослушной подставки, и столик не упал. Две женщины, катившие мимо детские коляски, остановились и с любопытством уставились на меня; я не обращал на них внимания. Столик пошатывался, но держался на ножках. Я щелкнул пальцами, на столик упала колода карт. Я протянул руку, карты послушно взлетели в мою ладонь и раскрылись веером. Вот оно.

Только когда все закончилось, я поднял глаза. Ван Роде по-прежнему стоял в дверном проеме и, прищурившись, смотрел на меня, как будто его слепит солнце или у него болит голова. Рядом со мной кто-то зааплодировал, это были те две женщины. «Чудесно!» – воскликнула одна, но тут захныкал ее младенец, к нему, чуть менее пискливо, присоединился другой. Женщины, пробормотав «до свидания», испуганно кинулись к коляскам.

– Ну хорошо, – сказал ван Роде. – Входите.

Через узенькую прихожую с забытыми на вешалке плащами он провел меня в гостиную. Зеленый ковер на полу, классические коричневые кресла из мебельного каталога, поставленные полукругом у телевизора. На стене репродукция тернеровского «Регула», [40] напротив – семейная фотография с необозримым скоплением мужчин, женщин, стариков, детей, младенцев, с двумя собаками в придачу. На деревянном столе лежали очки и номер ежедневной газеты, раскрытый на программе телепередач. Над диваном висела книжная полка: «Будденброки», [41] «Война и мир», Шекспир в двух, энциклопедический словарь в десяти томах. На подоконнике стоял горшок со слегка увядшими фиалками, за ним виднелись зеленые очертания сада, окаймленного живой изгородью.

– Садитесь, – предложил ван Роде. – Чай, кофе?…

– Кофе, пожалуйста, – робко попросил я. Неужели здесь живет Ян ван Роде? А если я и вправду перепутал? – Но я не хотел бы причинять вам…

– Послушайте, вы и в самом деле причиняете мне беспокойство. Но в каком-то смысле у вас есть на это право. То, что вы сейчас показали, было… довольно необычно. Скажите, вы действительно ждали меня на улице? Долго? И почему вы не позвонили?

– А вы бы меня впустили?

– Нет. – Он обернулся и крикнул: – Герда! У нас гости! Как насчет кофе?

Дверь распахнулась, и вошла женщина. Та самая, которую я уже видел на улице. Она посмотрела на меня снизу вверх глазами ребенка, круглыми, с синими крапинками вокруг райка, улыбнулась и подала мне руку.

– Если он вас впустил, – сказала она, – то вы, должно быть, человек необыкновенный.

– Моя жена, как вы, может быть, догадались, – сказал ван Роде. – Если бы не она, я бы уже давно бросил работу. Но она полагает, что нужно зарабатывать на жизнь. Когда вы наконец сядете?

Я осторожно опустился на диван; он был невероятно мягкий, и где-то подо мной угрожающе застонала пружина. Но не лопнула, выдержала. Ван Роде сел напротив.

– Будь моя воля, я бы только сидел дома и смотрел телевизор. Футбол и лыжные гонки, что может быть лучше! Ради Бога, перестаньте просить извинения! Мы ведь оба знаем, что вы ни в чем не раскаиваетесь. Оказаться в этой комнате – большая честь, поверьте мне.

Госпожа ван Роде вышла, вернулась с подносом, осторожно поднесла его к столу и поставила между нами две чашки, два блюдца, ложки, маленький молочник и сахарницу.

– Это деловой разговор? – спросила она.

– Нет, – ответил ван Роде, – нет, я бы не сказал. Нет, пожалуй, нет.

– Хорошо. Тогда я могу уйти. – Она сунула пустой поднос под мышку и вышла.

Ван Роде откинулся на спинку кресла, вынул изо рта трубку и пустил к потолку плотное, круглое колечко дыма. Потом он указал на мою чашку:

– Пейте! Он теплый, не горячий, в самый раз.

Я взял чашку и только тут заметил, что кофе в ней нет. Странная шутка! У его табака был резкий неприятный запах – внезапно я ошеломленно поднял глаза: откуда у него во рту взялась трубка, неужели я не обратил внимания, как он… И в это мгновение я боковым зрением различил в своей чашке что-то черное, блестящее: кофе! Я вздрогнул и быстро отставил ее, как предмет, до которого лучше не дотрагиваться.

– Если нужно молоко или сахар, пожалуйста! Итак, господин Берхольм, чем же я могу быть вам полезен?

Я не сразу понял, что он меня о чем-то спрашивает.

– Вы можете, – сказал я, не сводя глаз с чашки, – меня кое-чему научить. Думаю, вы единственный, кто на это способен.

– Возможно, вы правы. В принципе. Но что заставляет вас предположить, что я даю уроки? Вы можете хорошо заплатить?

– Я вообще не могу заплатить. Прежде я мог бы себе это позволить, сейчас нет.

Он невозмутимо разглядывал меня сквозь два облачка дыма, которые он выпустил изо рта и которые рассеялись у него над головой.

– Вот как. Тогда зачем мне все это?

– Не ради меня. Ради магии. – Я посмотрел на него. – И потому что вы знаете, что мне больше не к кому обратиться. Что такое искусство иллюзиониста? Развлечение, концертный номер, исполняемый пошляками во фраках с блестками, уместный на детских утренниках и в телешоу, хобби дилетантов, ремесло бездарных актеров, просто вздор. Но оно может стать чем-то большим.

Последнее облачко поднялось в воздух и поблекло, ван Роде вынул трубку изо рта и заглянул в ее головку. Трубка погасла.