Шрифт:
Сбросили с вышки подзорную трубу, вслед за ней отправили вниз и спрятавшегося там немца-камердинера:
— Небо трубкой дырявишь!..
Заводские работные разгромили контору, вытащили на двор конторские бумаги и подожгли. Плясали вокруг костра и радостно кричали:
— Горят наши долги!.. Горят наши недоимки!..
— Завод бы не спалили! — забеспокоился Хлопуша.
— Небойсь, — улыбнулся светло Жженый. — Глянь, они што колодники освобожденные радуются…
И вдруг ударил себя по лбу:
— Батюшки! А про колодников-то я и забыл! Ребятушки, кто со мной: заводских арестантов освобождать?!
В сопровождении полсотни людей направился к «стегальной» избе. Камнями сбили с дверей «камор» пудовые замки. Остановились на краю глубокой ямы. Хлопуша нагнулся. Снизу несло пронзительной сыростью и тухлой вонью…
— Сибирным острогам не удаст! — покрутил он головой и крикнул в темноту: — Выходи, кто жив остался!
По скрипучей лестнице вскарабкались два старика-завальщика, вместе с Жженым подававшие управителю жалобу. За ними вышли еще трое проштрафившихся рудокопцев. Долго моргали отвыкшими от света глазами. Разглядев, наконец, красный Хлопушин чекмень, бухнулись ему в ноги, думая, что это сам Пугачев:
— Батюшка ты наш!.. За слободу спасибо!..
— Встаньте, ребятушки! — тихо, дрогнувшим голосом сказал Хлопуша. — Не осударь я, а только слуга его верный, такой же мужик, как и вы. Колодки с их сбить! — приказал он громко.
Когда отошли от «каморы», у Жженого вырвалось страстным криком:
— Эх, шихтмейстера-б отыскать! Я-б с ним за всех рассчитался!
— Нашли уж! — откликнулся Чумак. — В церкви, под престолом спрятался…
…На дворе около домны поставили для Хлопуши раззолоченное штофное кресло. Хлопуша сел, Жженый, Чумак, Карбалка и остальные его есаулы встали по бокам. Перед Хлопушей на коленях — Агапыч и Шемберг. Управитель, осунувшийся, с провалившимися за одну ночь щеками, был тупо-равнодушен. У Агапыча судорожно дергалась нижняя челюсть, и он нето лязгал зубами, нето шептал что-то. Кругом тесным кольцом— люди…
— С тебя начнем, — обратился Хлопуша к Агапычу. — Дознались мы от клеврета [28] ) твоего Толоконникова, што ты, подлюга, против государева дела злоумышлял, письма мои управителю передавал, Павлуху Жженого убить хотел и подбил управителя солдат вытребовать на завод. Правда, аль нет?
Агапыч, упершись глазами в землю, молчал.
— Што, аль язык отсох? Ну, ухвостье барское, за дела свои какой награды ждешь?
Шихтмейстер хотел, видимо, что-то сказать, но ставшие непослушными губы не могли сбросить ни слова. Хлопуша повертел задумчиво меж пальцев кончик бороды и вдруг решительно вскинул голову:
28
Клеврет — товарищ, собрат.
— В куль его, да в Белую! Пущай Петьку свово догоняет!
Дребезг отчаянного визга заколотился по двору. Агапыч по грязи на животе полз к Хлопуше. Но стоявшие с края круга люди схватили шихтмейстера за ноги и поволокли. Визг смолк…
— Теперя твоя очередь, баринок!
Шемберг даже не пошевельнулся. Молодой парень в рваной рубахе выбрался из толпы и поклонился Хлопуше:
— Дядь Хлопуша, дозволь с управителя полушубок снять. Холодно ведь в одной-то рубахе!
— Дозволяю, — ответил Хлопуша, — снимай!..
Парень рванул нетерпеливо за рукава, вытряхивая непослушное, отяжелевшее тело управителя. Из-за пазухи вывалился сверток и с металлическим лязгом ударился о землю. Управитель вздрогнул нето от этого лязга, нето от холода, проползшего под кафтан.
— Што это? — потянулся к свертку Хлопуша. Развернул холстину, раздернул кожаную кису. Золотым блеском засверкали крупные самородки, засияли самоцветы…
— Ваше это добро, ребятушки, — улыбнулся Хлопуша. — Вами добыто, вам и пойдет. На дуван [29] )…
29
Дуван — у казаков и вольницы — сходка для дележа добычи, а также самая добыча.
Вытряс содержимое кисы себе в полу чекменя и горстями начал бросать в толпу. Градом посыпались самородки, а камни лучились падающими звездами. Люди бросились подбирать их.
Когда смолк шум дележки, Хлопуша встал рядом с управителем и крикнул:
— Народ работный, не мне его судить, перед вами он обвиноватился! Ответствуйте, пекся ли он об вас?
Громовыми взрывами то в одном конце двора, то в другом, взметнулись крики:
— Пекся, неча сказать!.. Для нас у его — пыль да копоть, да нечего лопать!
— Порол ли он вас? — продолжал Хлопуша.
— Порол нещадно!.. Апосля его дранья иных в бараньи шкуры завертывали, а то-б сдохли!..
— На работе морил?
— Морил! От тягот его многие руки на себя наложили!.. Не только тело— душу сгубили!..
— Слышал? — обернулся Хлопуша к Шембергу. — Не я, они тебя осудили…
— В петлю его! — кричали люди, показывая на господское крыльцо, где из конских оборотей была уже приготовлена виселица.
— Нет, детушки, — покачал головой Хлопуша. — Я другое надумал.