Анна (Ася) Рапопорт и Исаак (Ися) Фильштинский

Незабываемые «паутинки быта»…

«Мудрые советы» – опять не то слово, которым определялось участие этой семьи в моей судьбе. Своей помощью, активным – не на словах – сочувствием они воплощали в жизнь жесткую цветаевскую формулу: «друг – это прежде всего дело». Вот несколько эпизодов, кусочков мозаики, «пазла», из которых складывается картина нашего «содружества».

1958 год. Октябрь. Печально известная травля, которую развернула против Пастернака в связи с Нобелевской премией советская власть. Почти каждое утро я бегаю в Козловский к Асе, где заседал «совет» – слушали зарубежные «голоса», собирали письма в поддержку Бориса Леонидовича, которые я в тот же день ему передавала. Прибегаю, в слезах, показываю Асе знаменитое обращение БЛ к Хрущеву, рассказываю, как вчера ночью отвозили ему проект в Переделкино, что он его подписал… «Не расстраивайся, Ирочка, – говорит она. – Письмо очень достойное».

1960 год. Август. Только что арестовали маму, у нас проходят ежедневные обыски. «Сейчас не сталинские времена, – говорит Ася. – Маме прежде всего нужен адвокат». И вот мы вместе с ней идем к председателю московской коллегии В. А. Самсонову. Авторитет ее покойного отца, Соломона Марковича Рапопорта, блестящего юриста, открывает нам доступ в этот высший орган адвокатуры. Ибо, как сказал мне следователь, сейчас новые времена, адвокаты даже допускаются к делу! Самсонов принимает нас в своем роскошном кабинете, доброжелательный, красивый. Говорит, что дела никакого нет, ограничатся штрафом, что он берется маму защищать, что до суда скорее всего не дойдет. «Скоро увидите маму, да и к жениху во Францию поедете! Но каковы французы! Всегда увозят из России лучшие ценности!» И одобрительно, по-мужски, смотрит в мою сторону. Ася (и я в восторге от ее светской выдержки) тут же парирует: «Но, как видите, Василий Александрович, им не всегда это удается!» Она оказалась права. Скоро была арестована и я, и в следующий раз я увидела Асю уже в коридоре городского суда на Каланчёвке, потрясенную нашим приговором, с красными глазами, но успевшую сказать мне вслед самые нужные в тот момент слова.

А посылки нам в лагерь, сбор денег, консультации с теми же адвокатами – сколько она вложила в них души, здоровья (а оно у нее всегда было хрупким)! Вместе с моим другом, любимым учителем Инессой Малинкович они образовали настоящий «штаб», где решались, например, даже такие вопросы: стоит ли посылать в Тайшет в посылке зеленый лук?

Освободившись по знаменитому УДО, через два года я возвращаюсь в Москву. Июньское раннее утро, поезд из Саранска приходит на Казанский вокзал в 6 утра. Но среди веселых лиц встречающих меня на платформе нет Аси. Метро еще не работает, ей трудно добраться до вокзала в этот час, хотя Казанский и недалеко от «Красных ворот», но она ждет нас у себя. И мы тут же, на платформе, решаем: всей дружной колонной, с цветами, идем к Анне Соломоновне пешком, пусть этот дом будет моим первым на вновь обретенной московской земле! А там уже и стол нас ждет, и моя любимая хрустальная сахарница, и Асин пирог. Незабываемые «паутинки быта»…

Первым домом в Москве он стал и для Вадима Козового, моего мужа. Мы познакомились «путем взаимной переписки» в Мордовии, в лагере. Он освободился в октябре 1963 года, мы встретились. Первые шаги политзека на свободе. Нелегкое время. Да и реальный вопрос встал: где ночевать? Квартира моя в Потаповском была переполнена. Бегу в Козловский. «Ирочка, не волнуйся! Я умею принимать лагерников!» Ася перешла ночевать в спальню к маме, а Вадику, как почетному лагернику, предоставили диван в гостиной. Утром я сижу на рабочем месте в своей редакции, звонок с Козловского. Ася всюду умела прозвониться. «Ирочка! О таком мальчике можно только мечтать!» Они проговорили полночи. Как и Ася, Вадим был «идейным индивидуалистом» (ее слова), сверявшим свой жизненный курс по своей системе ценностей. Так что в моем замужестве ее роль – не из последних. Но и я не осталась в долгу.

Две «Ирочки», две мартышки, как называла нас любовно Ася, беленькая (я) и черненькая (Ира Одаховская) были свидетелями на их свадьбе. Разумеется, Ися давно уже поселился в Козловском, но официальное оформление брака состоялось в 1968 году. Для меня это был совершенно сумасшедший день, так что в ЗАГС на улице Грибоедова я прибежала взмыленная и растрепанная. Так же несколько взъерошен был и жених. Он тоже припозднился, но не из-за рубашки, как Левин на венчание, а из-за заседания партбюро.

В этот день его исключали из партии. Это было время «подписантства», подписывали коллективные письма в защиту арестованных, за это преследовали, особенно членов партии, а Ися им был (вступил во время войны). Исключавших партайгеноссе больше всего возмутило, что Ися спешит в ЗАГС. «Его из партии исключают, а он в этот день женится!» Когда после регистрации собрались в Козловском, где Раиса Львовна приготовила угощение, Ася со своей прелестной улыбкой и всегдашним самообладанием «открыла вечер»: «Ну, как видите, мы нашли время и место!»

Жизнь не скупилась на удары. Едва родившись, смертельно опасно заболел мой младший сын – менингит. В каком-то полубеспамятстве я проводила дни и ночи в больнице, было просто отчаянье. И вот, помню, меня вызывают вниз, в справочную: стоит Ася, в руках термос – привезла горячий борщ, даже ложку захватила. И я вдруг вспомнила, что уже два дня ничего не ела. Глотаю этот борщ, словно силы прибавляются. «Скажи… ведь он не мучается, ему не больно?» «Мучается! Когда открывает глазки, в них такое страдание!» По щекам Аси, славящейся своей выдержкой, ручьем текут слезы. «Но ведь есть надежда?» Мальчик выздоровел. Через много-много лет он пришел в Асин-Исин дом со своей невестой. Я в Париже с нетерпением ожидаю звонка – каково же будет мнение Аси? И как всегда, ее веселый голос: «Ирочка, о такой девочке можно только мечтать!»