Когда исчезла всякая надежда на то, что Луций Сергий Катилина возглавит армию гладиаторов, восставшие приняли предложение Спартака: двинуться весной к Альпам и после перехода через них распустить войско гладиаторов — каждый отправится в свою страну; там они постараются поднять ее население против Рима. Спартак обладал здравым умом и дальновидностью, что делало его одним из лучших полководцев своего времени, и он прекрасно отдавал себе отчет, что дальнейшая война с Римом на территории Италии может окончиться только победой квиритов.

И вот в конце февраля 682 года Спартак выступил из Апулии с двенадцатью легионами, по пяти тысяч человек в каждом; кроме того, у него было еще пять тысяч велитов и восемь тысяч конников, — в общей сложности свыше семидесяти тысяч солдат, отлично обученных и превосходно вооруженных. С этим войском он двинулся к Самнию, держась ближе к морю.

После десятидневного похода он дошел до области пелингов, где получил сведения, что консул Лентул Клодиан собирает в Умбрии армию в тридцать тысяч человек с целью перерезать гладиаторам дорогу к реке Паду, а из Латия идет другой консул, Геллий Публикола, с тремя легионами и вспомогательными войсками и собирается напасть на Спартака с тыла, чтобы отрезать ему путь к возвращению в Апулию, а следовательно, к спасению.

Раздражение, вызванное в сенате позором восстания и чувством оскорбленного достоинства, уступило место страху и сознанию опасности. Поэтому сенат отправил против восставших, как на одну из труднейших и опаснейших войн, двух консулов; им были даны две большие армии и поручено раз и навсегда покончить с гладиатором.

Через несколько дней после своего назначения оба консула собрали свои войска — один в Латии, а другой в Умбрии.

Однако опыт этой войны и поражения, которые потерпели претор Вариний, квестор Коссиний и сам Анфидий Орест, ничему не научили ни Лентула, ни Геллия, и они были далеки от мысли о совместном выступлении против Спартака то ли из чувства соперничества и жажды личной славы, то ли из-за неправильных тактических соображений.

Так или иначе, но они решили наступать на Спартака врозь, так что Спартак мог одолеть и разбить каждую армию в отдельности, как он это и делал в истекшие два года.

В Риме все же возлагали большие надежды на поход двух консулов и рассчитывали, что теперь навсегда будет покончено с этой позорящей Рим войной против рабов и гладиаторов.

Узнав о намерениях врагов, Спартак ускорил продвижение своего войска через Самний и решил сперва напасть на Геллия, который должен был наступать на него из Латия. Фракиец надеялся повстречаться с консулом на дороге между Корфинием и Амитерном.

Но, придя в эту местность, Спартак узнал от рабов окрестных городов — они не отваживались убежать в лагерь гладиаторов, но оказывали им большие услуги, сообщая важные сведения, — что Геллий еще находится в Анагнии, где ждет прибытия своей кавалерии, и двинется оттуда недели через две, не раньше.

Вождь гладиаторов решил идти дальше и направился в Пи- центскую область, надеясь встретиться там с Лентулом, идущим из Умбрии, разбить его в сражении, вернуться затем назад и разбить Геллия, а потом направиться к Паду или же, не завязывая сражения ни с тем, ни с другим, идти прямо к Альпам.

Дойдя до Аскула на реке Труенте, Спартак узнал от своих многочисленных и преданных разведчиков, что Лентул вышел из Перузии с войском в тридцать с лишним тысяч человек, и двинулся навстречу ему в Камерин. Спартак выбрал для себя сильную позицию и, расположившись на ней лагерем, хорошо укрепил его; здесь он решил выждать четыре-пять дней, то есть столько времени, сколько требовалось консулу, чтобы прибыть в Камерин, где Спартак решил дать бой.

Итак, гладиаторы разбили лагерь близ Аскула. На следующее утро Спартак выехал во главе тысячи конников для осмотра окрестностей. Он ехал один впереди своего отряда, погруженный в глубокое и невеселое раздумье, судя по его мрачному лицу.

О чем думал он?

С того дня, как Эвтибида сделалась возлюбленной Эномая, германец, подпав под власть гречанки, мало-помалу становился все угрюмее, мрачнее и не раз показывал, что у него больше нет прежней любви и уважения к Спартаку. На последнем совещании военачальников в лагере под Гнатией, после известия об отказе Катилины стать во главе войска гладиаторов, один только Эномай высказался против принятого решения отойти за Альпы и каждому вернуться в свою страну. Противореча предложениям Спартака, он употреблял по отношению к нему грубые и резкие выражения, произносил какие-то загадочные и угрожающие фразы, бормотал что-то бессвязное о несносном деспотизме, о надменности, злоупотреблении властью, которое невозможно больше терпеть, о равноправии, ради завоевания которого гладиаторы взялись за оружие; он заявлял, что это равноправие стало теперь пустым звуком из-за диктаторской власти, под которую подпали гладиаторы, что уже пришло время перестать ей подчиняться. Хвала богам, они уже не дети, которые страшатся розги наставника!

Спартак вскочил с места, разгневанный нелепой выходкой германца, затем снова сел и заговорил дружески и ласково, стараясь успокоить дорогого ему человека. Но Эномай, видя, что Крикс, Граник и другие военачальники на стороне Спартака, в бешенстве выбежал из палатки, не желая больше участвовать в совещании своих соратников.

Фракийца очень беспокоило поведение Эномая: в течение нескольких дней он избегал встреч со Спартаком, а если они случайно сталкивались, не заговаривал и смущенно молчал, уклоняясь от объяснений, которых Спартак хотел от него добиться.