Шрифт:
Лучше всего у него лично сейчас получался поиск подобий. Многие примеры были просто невероятны, до того сильно просматривалось влияние одной книжки на другую.
Вот, например, случай, когда Волька решил сдать в банк сокровища, подаренные ему Хоттабычем.
«…– Тут один гражданин хочет внести вклад, – сообщил ему растерянный дежурный.
– В чём дело? – спросил тогда заведующий. – Разве вы не знаете, что приём вкладов производится только с десяти часов утра?
В ответ на это дежурный молча протянул заведующему исписанный неровным мальчишеским почерком листок из ученической тетради. Заведующий прочитал бумажку и попросил дежурного ущипнуть его за руку. Дежурный с охотой выполнил эту просьбу. Заведующий поморщился от боли, снова посмотрел на листок и промолвил:
– Невероятно! Просто невероятно! Гражданин, пожелавший остаться неизвестным, подарил Государственному банку на любые нужды, по усмотрению последнего, двести сорок шесть тюков золота, серебра и драгоценных камней общей стоимостью в три миллиарда четыреста шестьдесят семь миллионов сто тридцать пять тысяч семьсот три рубля восемнадцать копеек.
…Самым удивительным во всей истории этого необычного вклада было то, что животные, на которых привезли сокровища, и люди, сопровождавшие их, мгновенно исчезли, как только ценности были сданы под расписку заведующему отделением…»
– Не хотели, стало быть, у Вольки сокровища принимать! – бормотал Димон, – знакомое дело! Ну, а потом, конечно, все исчезло!
«..Василий Степанович всунул голову в то окошечко, над которым было написано: „Прием сумм“, – поздоровался с каким-то незнакомым ему служащим и вежливо попросил приходный ордерок.
– А вам зачем? – спросил служащий в окошечко.
Бухгалтер изумился.
– Хочу сдать сумму. Я из Варьете.
– Одну минутку, – ответил служащий и мгновенно закрыл сеткой дыру в стекле.
„Странно!“ – подумал бухгалтер. Изумление его было совершенно естественным. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством. Всем известно, как трудно получить деньги; к этому всегда могут найтись препятствия. Но в тридцатилетней практике бухгалтера не было случая, чтобы кто-нибудь, будь то юридическое или частное лицо, затруднялся бы принять деньги.
Но наконец сеточка отодвинулась, и бухгалтер опять прильнул к окошечку.
– А у вас много ли? – спросил служащий.
– Двадцать одна тысяча семьсот одиннадцать рублей.
– Ого! – почему-то иронически ответил служащий и протянул бухгалтеру зеленый листок.
Хорошо зная форму, бухгалтер мигом заполнил его и начал развязывать веревочку на пакете. Когда он распаковал свой груз, в глазах у него зарябило, он что-то промычал болезненно.
Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки канадских долларов, английских фунтов, голландских гульденов, латвийских лат, эстонских крон…
– Вот он, один из этих штукарей из Варьете, – послышался грозный голос над онемевшим бухгалтером. И тут же Василия Степановича арестовали…»
– И здесь не хотели принимать, – довольно сказал себе Димон, – советский кассир сдает в советский банк деньги, полученные от представления в Варьете, а у него тоже не хотят принимать.
И заметьте, тоже не простые денежки, а волшебные! И так же потом все исчезло. Только не совсем исчезло, а исчезли советские деньги, и взамен появилась валюта.
Явное подобие, елы-палы! И деньги принять точно так же затруднились, и сумма вызвала недоумение, правда различное недоумение.
В Хоттабыче было просто невероятное изумление, так как там были сказочные тюки золота и драгоценных камней, а в Мастере просто иронично отреагировали, но зато потом там также появились сказочные для советского человека деньги: валюта! Доллары, фунты, гульдены.
Арестовали беднягу кассира, а Вольку не арестовали? Ну, так что же? Это же подобие, а не копия.
Еще очень явным показалось Димону подобие с превращением Хоттабычем посетителей парикмахерской в баранов и случаем массового пения в советском учреждении. Отдаленные, казалось бы, тексты, но внимательно прочитав оба отрывка, Димон готов был поклясться чем угодно, что это подобия. Просто поразительные подобия!
«…В парикмахерской произошло нечто неслыханное, похожее на дурной сон: все присутствующие, кроме старика Хоттабыча и Вольки, меньше чем в полминуты превратились в баранов.
„Ой, мамочки, что же это такое?“ – хотел было прошептать парикмахер-остряк, но изо рта у него на этот раз вылетели не членораздельные слова, а протяжное и пронзительное „мэ-э-э“.
Он испуганно посмотрел в зеркало и вместо своей привычной физиономии увидел на редкость глупую баранью морду. Тогда он горько заплакал, встал на все свои новые четыре ноги и, цокая копытцами, выбежал вместе с остальными восемнадцатью баранами из парикмахерской.
Печально блеявшее стадо сразу застопорило всё уличное движение. Возмущённо загудели сирены автобусов и троллейбусов, настойчиво задребезжали трамвайные звонки, пронзительно зазвучали свистки милиционеров. Водители автомашин, высунувшись из своих кабин, очень нелестно отзывались о внезапно появившемся стаде и его возможных хозяевах. Экстренно выбежали из ворот домов дворники в белых передниках и с метлами в руках…»
«…– До-ми-соль-до! – вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, где они пытались спастись от пения, Косарчуку сказал, что у того абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стукал камертоном по пальцам, умоляя грянуть „Славное море“.
Грянули. И славно грянули. Клетчатый, действительно, понимал свое дело. Допели первый куплет. Тут регент извинился, сказал: „Я на минутку!“ – и… исчез. Думали, что он действительно вернется через минуту. Но прошло и десять минут, а его нету. Радость охватила филиальцев – сбежал.
И вдруг как-то сами собой запели второй куплет, всех повел за собой Косарчук, у которого, может быть, и не было абсолютного слуха, но был довольно приятный высокий тенор. Спели. Регента нету! Двинулись по своим местам, но не успели сесть, как, против своего желания, запели. Остановиться – не тут-то было. Помолчат минуты три и опять грянут. Помолчат – грянут! Тут сообразили, что беда. Заведующий заперся у себя в кабинете от сраму.
Тут девицын рассказ прервался. Ничего валерьянка не помогла.
Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузили весь состав филиала во главе с заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащие друг друга за плечи, раскрыли рты, и весь переулок огласился популярной песней. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали. Прохожие, бегущие по своим делам, бросали на грузовики лишь беглый взгляд, ничуть не удивляясь и полагая, что это экскурсия едет за город. Ехали, действительно, за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского…»
Здесь Булгаков пощадил служащих, не превратил в баранов, а просто заставил попеть чуть-чуть. Хоттабычевых баранов – тех чуть ли не на бойню хотели отправить!
И, тем не менее – явное подобие!
Парикмахер в Хоттабыче вместо слов стал блеять. У Булгакова совслужащие вместо речи не блеют, но поют.
У Лагина подробно описывается прохождение стада баранов по улице с оживленным дорожным движением.
У Булгакова также описывается движение автомобиля с поющими служащими по городу. Ну как тут не видеть подобия?
Но это все подобия событий, а характеры? Есть ли подобия в персонажах? Их Димон с величайшим удовольствием обнаружил два.
Сначала он обратил внимание на простое сходство имен: Николай Никандрович Богорад и Никанор Иванович Босой. Очень похоже, даже на слух звучит одинаково: Димон, наверное, двадцать раз повторил эти два имени вслух.
Действительно, сходство несомненное. Но на этом подобие кончалось: Николай Никандрович был папой Волькиного друга Жени Богорада и ни в чем плохом не был замечен. Никанор же Иванович был нехороший человек и взяточник. Как можно сравнивать!
Но на то оно и подобие, чтобы нельзя было заподозрить в копировании и списывании! Вот два отрывка:
«…Примерно в это же время Николай Никандрович Богорад проснулся от какого-то резкого толчка, спросонок решил, что уже пора вставать, и направился на кухню умываться. Но вода из крана не текла. Тогда он решил зажечь свет, чтобы сподручней было поправить водопровод, но свет не зажёгся…
… А Николай Никандрович, который перед тем, как будить соседей, зашёл на минутку к себе, чтобы накинуть пиджак, вдруг обнаружил, что в квартире горит свет. На кухне весело и домовито журчала вода из водопроводного крана.
– Что за чудеса! – поразился Богорад-старший. – А ну давай посмотрим – может быть, и телефон сам исправился?
Недоверчиво улыбаясь, он снял с рычажка телефонную трубку. Послышался обычный непрерывный гудок низкого тона. Телефон был в полной исправности.
Николай Никандрович посмотрел на часы. Часы показывали без четверти пять. Он подошёл к окну, распахнул его настежь, высунулся из него, чтобы глотнуть свежего воздуха, и увидел, что дом снова находится на своём обычном месте, а в нескольких шагах от тротуара стоит Волька и какой-то чудаковато одетый старичок».
Димон, во-первых, сразу же вспомнил, как Иван Савельич Варенуха, когда понес куда следует портфель с телеграммами Степы из Ялты, тоже зашел на минутку в уборную, чтобы проверить вкрутил ли там монтер лампочку. Ему там морду еще набили и вампиром сделали.
Но это еще ладно! Это было подобие фразы, а вот подобие ситуации!
«…Никанор Иванович Босой, председатель жилищного товарищества дома № 302-бис по Садовой улице в Москве, где проживал покойный Берлиоз, находился в страшнейших хлопотах, начиная с предыдущей ночи со среды на четверг.
…Отдышавшись на площадке, тучный Никанор Иванович позвонил, но ему никто не открыл. Он позвонил еще раз и еще раз и начал ворчать и тихонько ругаться. Но и тогда не открыли. Терпение Никанора Ивановича лопнуло, и он, достав из кармана связку дубликатов ключей, принадлежащих домоуправлению, властной рукою открыл дверь и вошел.
– Эй, домработница! – прокричал Никанор Иванович в полутемной передней. – Как тебя? Груня, что ли? Тебя нету?
Никто не отозвался.
Тогда Никанор Иванович вынул из портфеля складной метр, затем освободил дверь кабинета от печати и шагнул в кабинет. Шагнуть-то он шагнул, но остановился в изумлении в дверях и даже вздрогнул.
За столом покойного сидел неизвестный, тощий и длинный гражданин в клетчатом пиджачке, в жокейской шапочке и в пенсне… ну, словом, тот самый…»