При имени короля Хмельницкий, все его полковники и старшины поклонились. Кривоноса в зале не было.

Посол взял из рук Олдаковского письмо короля, зачитал его и передал Хмельницкому. Хмельницкий поцеловал письмо и передал Выговскому. Выговский проверил печать.

— Яков Казимир, король Швеции. Печать правильная.

— Как же это правильная?! — изумился вдруг Данила Нечай. — Тут написано — король Швеции, а не король Польши.

— Новую печать не успели вырезать. До избрания на престол Польши его величество Ян Казимир носил титул шведского короля, — объяснил пан Смяровский.

— Он был кардиналом, как и брат его Карл Фердинанд! — возразил Богдан.

— Измена! — закричал Данила Нечай.

— Мои полномочия может подтвердить архиепископ Гнезенский! — топнул ногой посол.

— Целуй крест у своего попа! — потребовали полковники.

Пришлось послу целовать крест.

— Недоверие не есть лучший способ переговоров, — сказал с обидой пан Смяровский и поглядел на Хмельницкого, ища опоры, но тот подлил масла в огонь.

— Даже самые искренние речи не заставят меня прекратить войны, покуда Конецпольский и князь Иеремия Вишневецкий не дадут мне и всему народу украинскому удовлетворения.

— Во как! — хлопнул ладонью о ладонь, заулыбался во все лицо доверчивый, верный гетману Данила Нечай.

У посла были крепкие нервы.

— Видимо, переговоры, чтобы они имели успех, надо вести по пунктам. Не начать ли нам с вопроса о всеобщей амнистии для казаков, мещан и прочего народа Украины?..

Всего один день понадобился на разговоры за столом. Наутро собралась рада.

Близкие к Хмельницкому казаки кричали с высокого помоста угодное старшине, а Данила Нечай так сказал:

— По мне — недоброе дело мы делаем. Простояли подо Львовом, простояли под Замостьем, только время упустили. Чтоб Украина свободу получила навечно, нужно было идти на Варшаву. Сполна отплатить панам за все их зло! И теперь еще не поздно. Посол нынешний пришел с изменой, печать на его грамоте фальшивая.

Часть казаков зашумела, поддерживая Нечая, но последним говорил гетман Богдан Хмельницкий. Речь его была короткой:

— Как предки мои самоотверженно и с пролитием крови служили королям польским, так и я, не изменяя им, с подчиненным мне, — глаза сверкнули бешено, — мне! — и еще раз обвел орлиным взором поле, поросшее казачьими головами, не поленился в третий раз повторить: — С подчиненным мне рыцарством, хочу верно служить его величеству королю, моему милостивому государю и Речи Посполитой, и по приказу его королевского величества сейчас же отступлю с войском на Украину!

— Пусть печати покажут! Пусть покажут письмо! — закричали люди Кривоноса, но голоса их заглушил рев всеобщего одобрения и залпы пушечного салюта.

Посла повели на торжественный обед.

В светлых залах второго этажа на белоснежных скатертях сверкала фарфоровая и серебряная посуда.

Богдан Хмельницкий первый кубок осушил за здоровье короля, и тотчас снова грянули пушки.

Под залпы гетман взял пана Смяровского под локоть и подвел к окну.

Как борода роящихся пчел, густо и словно бы привольно, но подчиненная своим особым силам, текла за горизонт — орда.

Не отпуская локтя посла, Хмельницкий провел его на противоположную сторону залы. Дал знак отодвинуть шторы: окруженная кавалерийскими заслонами, скрипя огромными колесами, медленно-медленно уходила из-под Замостья казачья артиллерия.

— Браво! — воскликнул пан Смяровский и, состязаясь с гетманом в благородстве, прямо из-за стола отправил к королю архиепископа Гнезенского с доброй вестью о мире.

Правый сапог сошел с ноги легко, а левый не снимался.

— Крепкий, дьявол! — покрутил Богдан тяжелой головой, думая о пане Смяровском.

Потянулся рукой к непослушному сапогу, не достал и жалобно крикнул:

— Ганжа!

В спальню вошел огромный темнолицый казак.

— Помоги, Бога ради!

Ганжа дернул сапог и чуть не стащил Богдана на пол.

— Сила твоя битюжья! Дай упереться.

Ганжа подождал, пока гетман заползет обратно в постель, взялся за каблук, но тащить не торопился.

— Чего застыл? Мочи нет! Уложил меня проклятый поляк! Думал, я его, а вышло, что он меня. Тащи, чего глядишь?

— Да в пору не снимать сапоги, а надевать, — сказал Ганжа.

— Теперь отсыпаться надо! Замирились…

— Богдан! — крикнул Ганжа на задремавшего гетмана. — Архиепископа Гнезенского убили.

Очнулся.

— Не верю! Я сам ему проезжую вручил, с моей личной подписью.

— Убили, — повторил Ганжа.

— Кто посмел? — Богдан спрыгнул с кровати. — Кто посмел перечить моей воле?

Оттолкнув Ганжу, схватил саблю.

— Кто посмел, спрашиваю?

— Казаки посмели.

Гетман метнул взгляд на дверь. Сжав в кулаке бархатную портьеру, в дверях стоял Максим Кривонос.