— Кто только придумал — головы в мешках возить?

Но тайный приказ Ганже сам отдавал, пусть кое-кто поглядит, тот же Данила Нечай.

— Жаль Худолея, — сказал Богдан, — храбрый был казак. Захотел смерти, шел бы в Польшу. Ох, тяжела булава гетманская. Тяжела, други! Вы и не знаете, как она тяжела. Я бы, может, с тем Худолеем на этого Хмельницкого в обнимку войной пошел… Хмельницкий-то панов на Украину пустил. Хмельницкий в реестр записывает не всякого, а через двух да через трех. Хмельницкий не хуже поляков на колы сажает. — Вытянул из-за пояса булаву. — А вы возьмите-ка ее! Понянчите! Каково вам будет… То не гетман Хмельницкий скор на расправу, то не Хмельницкий глух к ропоту крестьян и казаков — власть. Мне ли одному нужна Украина единая, сильная, сытая? Мне?! — потряс чупрыной. — Я стар. Вам она нужна — великая Украина в здоровье и в целости. Вам она останется здоровой, цельной, могучей. Ну, а все шишки Богдану. Бодай его в боки! Горько!

— Горько! — закричали гости и вспомнили о молодых.

Иван Нечай встал, подкрутил ус. Поднялась и Степанида. Поцеловались. И тотчас во славу молодых ударила пушка.

— Пора и твою свадьбу сыграть, Тимош, — сказал Богдан сыну.

И вскоре поехали в Яссы казацкие сваты.

Коронный гетман Николай Потоцкий вернулся из плена на страстной неделе. Вслед за ним отпустили Калиновского. Видно, у Хмельницкого с ханом уговор был об их отпуске. А может, гетман только вид делал, что это его задумка — отпустить Потоцкого и Калиновского. Отпустили гетманов за выкуп, а Потоцкому, сверх того, пришлось вместо себя отправить заложником в Бахчисарай сына Петра.

О коронном гетмане шел слух, будто он стал совсем дряхл, однако по Варшаве в первый же день приезда молва разнесла его слова: «Я буду воевать с казаками, пока вся земля не покраснеет от их крови».

В те дни не только в домах Калиновского и Потоцкого была радость. Возвращались из казацкого плена многие шляхтичи, отпущенные во исполнение статей Зборовского договора. Вернулся и Стефан Чарнецкий. Его звезда, выйдя из-за горизонта, начинала свой путь по небу, высок этот был путь, и черной была эта звезда для многих.

Королеве Марии представилась возможность показать свою щедрость и доброту. Она принимала в своем дворце беглянку из казачьей неволи, милую и отважную княжну Софью Четвертинскую.

— Я прошу вашу королевскую милость заступиться за меня перед королем и перед примасом. Я мужняя жена, но казачий полковник Антон Жданович повел меня под венец, грозя расправой.

— Я думаю, что церковь признает такой брак недействительным, — сказала королева и пригласила княжну пожить в ее королевском дворце.

Однажды на прогулке герцогиня де Круа спросила княжну:

— Скажите, неужели они так ужасны, эти казаки? Я слышала, что многие женщины не прочь изведать их неволи. Говорят, что они сильны… как быки.

Герцогиня завела пикантный разговор, дабы потешить королеву, но княжна Софья ответила серьезно, не принимая игры:

— Когда одни казаки насиловали меня, мою сестру и мою мать, их товарищи пилой перепиливали шею моему отцу.

Герцогиня побледнела, пошатнулась.

— Я сегодня же буду у короля, — сказала ее величество. — Мужчины только и думают что о войне, а пора бы им подумать о женщинах и детях, которые во время войны превращаются в разменную монету. У меня была депутация еврейских общин. Они просят разрешения обратить в еврейскую веру многих женщин и детей, которых казаки крестили насильно. Я хочу, чтобы на этой аудиенции присутствовали бы и вы, княжна.

— Благодарю вас, ваше величество! — Княжна Софья в сильном волнении забыла поклониться. — Я шла по дорогам со многими несчастными, которых, как и меня, венчали насильно. Теперь, когда установился мир, они тысячами бегут с Украины в Польшу. И все в отчаянье. Женщины не знают, вдовы ли они. У многих мужья убиты и замучены, но немалое число мужчин спаслось бегством… А детям совсем худо. Они зачастую не помнят имен своих родителей… Теперь все ищут: матерей, отцов, жен, детей…

— Такова моя доля — быть королевой в разоренном королевстве, — сказала королева Мария для своих спутниц и для потомства.

Король Ян Казимир позволил евреям, насильно крещенным казаками, вернуться в свою веру.

С недоброй вестью приехал в Чигирин Караш-мурза.

Ислам Гирей собирает под Перекопом войска: турецкий падишах Магомет IV повелел хану идти на московские украйны. Падишаху нужны отменные гребцы на галеры, а лучше русских гребцов нет на белом свете.

— Нет, — сказал Богдан, — на московского царя не пойду. Грабить русских — все равно что самого себя грабить. Передай, Караш-мурза, своему великому хану: если он пойдет на Москву, то я, сложась с донскими казаками и с московскими воеводами, не дам совершиться злодейству.

Гетман знал: хан лжет. Верещак, казачий шпион при дворе короля, сообщил: поход на Москву затевает Потоцкий.

— Ничего изменить нельзя, ибо хан собрал войска! — возразил Караш-мурза гетману.

— А войскам платить нужно, так?

— Так, — поддакнул татарин.

— Сам бы ты, Караш-мурза, сложился войсками с Тугай-беем да сходил бы на Радзивилла. Он у меня теперь большой должник за кума моего. А хану скажи: Хмельницкий вместе с ордой готов на Василия Лупу идти. Я дочь господаря за сына своего сватаю, а Лупу упирается, выгоды своей не видит. Падишах Магомет поход мне этот дозволяет совершить.