Ночами на Подоле у навесов ставили надёжные караулы: ну как ненароком, а то и по злому умыслу поджог устроят! И тогда пропадёт доска, и Подол выгорит, да и стен городских огонь достанет.

А Олег о предстоящем походе так часто думал, что он ему нередко снился. Видел как наяву неведомую землю и город, о котором был наслышан, воинов-русичей у стен Царьграда...

А однажды приснилось ему, что ведёт он разговор с самим базилевсом. Но не в Царьграде, а в Киеве, в хоромах княжьих. На императоре одеяния пурпурные, на голове диадема золотая, и голос у него властный. Будто сидят они за столом трапезным, пьют не вино и не мёд, а холодное молоко, и базилевс говорит:

— Ты безумец, Олег, коли намерился посягнуть на святая святых — империю. Сам сгинешь и дружину свою потеряешь. На погибель воинство обрекаешь!

Но Олега не страшат предсказания базилевса, и он отвечает дерзко:

— Тебе неведомы ещё русичи! Аль не брали они базилевсов за грудь? Я же тебя на щит одолею и Царьграда ворота открою, а ты, император, и твои вельможи согнёте свои гордые выи. Вы ещё не изведывали полной мерой упорства русичей.

Пробудился Олег и только диву дался, как складно он речь вёл с базилевсом. Так он и наяву, не во сне ответил бы императору, доведись им встретиться.

Ивашка добрался до Новгорода, едва занялось утро. В молочной пелене тумана сказочно поднимались бревенчатые стены и башни.

Сколько раз доводилось Ивашке подъезжать к Новгороду — ещё с молодых, ушкуйных лет, — и всегда с трепетом взирал он на эти мощные укрепления.

Через открытые ворота въехал Ивашка в город. Всё оставалось таким же, как и в прошлый раз. Вот только мост через реку обновили.

Ивашка миновал воротную арку, над которой высилась сторожевая башня. К нему подошёл старший караула, спросил, хитро прищурясь:

— Сызнова ты, молодец. Аль зазноба тянет?

Ивашка рассмеялся:

— Женился я, Никула, женился. Жена в Киеве ждёт!

— Али новгородских девок не досталось?

— Видать, киевские проворней! А как тут отец мой,Доброгост?

— А что ему поделается, он у тебя крепок. Поди, по молодкам ещё похаживает.

— Да уж за моим батюшкой такой грешок водится, — рассмеялся Ивашка и направил коня в Плотницкий конец.

Копыта дробно застучали по дубовому настилу мостовой. Вот и начало Плотницкого конца. Ивашка даже в стременах приподнялся. Свернул в улицу. Перед ним до боли знакомый дом, где прожито столько лет. Ивашка спешился, открыл створку ворот, ввёл коня. Навстречу торопился воротный мужик. Передав ему повод, Ивашка направился к крыльцу, а Доброгост уже шёл к нему, всё такой же, будто годы и не брали своё. Обнял сына, похлопал по спине:

— Благодарю тебя, сыне, что не забываешь порог родительский.

Потом отстранился, заглянул Ивашке в глаза:

— Уж не выгнал ли князь тебя из дружины? Зачастил ты в Новгород.

— Нет, отец, у князя я в чести, вишь, даже в десятниках хожу. Нынче княжича Игоря в Плесков сопровождал. К тебе же, отец, с новостью: женился я. Бранить станешь, хвалить — твоя воля.

Доброгост долго смотрел на сына: давно ли озорником бегал, голубей гонял.

Будто и жизни не было. Промчалась она мимолётно, сам не приметил когда. И вот уже сын женой обзавёлся.

— Добрая жена дом сбережёт, скверная — рукавом растрясёт. Кто же она, суженая?

— Красна, отец, ох как красна!

— Не в красоте соль. Я с твоей матушкой в согласии прожил и добром её поминаю. А ведь не красавица была. Ну да ладно. Чья же она дщерь?

— Боярина Путши, а зовут её Зорька.

— Имя-то хорошее, была бы хозяйкой.

— Вернусь, дом ставить будем.

— И то так, без дома своего человек как ветер в поле. Что же мы стоим, двор топчем, пора в хоромы родительские. Эвон солнце где! Поди, с дороги оголодал. Вон Марья у поварни дожидается, потчевать тебя примется. Чать, соскучился по её стряпне? Она будто чуяла твой приезд, пироги с капустой затеяла. Подойди к ней, поклонись старухе.

Пробудилась Лада с щемящей болью в душе. Отчего грусть, и сама не поймёт: накатилась и давит. Ей хотелось плакать, но глаза были сухие. Да Лада и не помнила, когда роняла слёзы.

Она долго лежала, сложив руки на груди, думала, искала причину, но, так и не разгадав, принялась одеваться.

Во дворе увидела Урхо. Тот поклонился, спросил:

— Что грустна, княгинюшка?

— Кабы знать, Урхо.

— А расскажу-ка тебе, княгинюшка, как на торгу мужик с медвежонком народ потешали, забава-то какая. Я, княгинюшка, непременно тебе того медвежонка сторгую, он тебе грусть завсегда развевать будет.

Дню только начало, а Предславино давно ожило. Одни гридни ещё поливали друг другу на оголённые спины из бадейки, другие уже сидели в сёдлах. Из поварни тянуло жареным луком, печёным хлебом. Олег, уже одетый, стоял у порога, ждал, когда ему подведут коня. Ладе сказал коротко:

— Сегодня не жди.

И ускакал. Конь под ним шёл легко, будто не чуя веса хозяина. Это был второй любимый конь Олега: на Буяна князь после того случая с Ладой не садился.

В последние дни Лада ловила себя на мысли: почему ей не суждено стать матерью? Нет, она не обижалась на Олега, хотя он совсем не уделял ей внимания. Князь жил своими заботами, и ими он ни с кем не хотел делиться.