На следующее утро Бабетту на веревочке привела старушка из города, отстоявшего на четыре мили.

Бабетта была вся мокрая, грязная.

Старушка нашла ее у своей двери, дрожащую, несчастную, и, прочтя на ошейнике адрес, а может быть, отчасти надеясь на награду, решила доставить беглянку домой.

Робина была поражена и возмущена. Подумать только: Бабетта — эта изящная, избалованная Бабетта — вдруг вздумала ни с того ни с чего отправиться по грязи, в темноте, в город, словно какая бродяжка. Робина, для которой Бабетта была до сих пор идеалом собачки, отвернулась, чтобы скрыть слезы досады.

Старушка улыбнулась. Она рассказала нам, что у нее было одиннадцать человек детей. Нелегко их было вырастить, и несколько из них и выжили, и не все вышли удачны, но некоторые живут себе, слава Богу, хорошо…

Старушка простилась с нами, но, собираясь уходить, она, повинуясь как бы внутреннему движению, повернула к тому месту, где сидела Бабетта — комочек мокрой шерсти, пристыженная, но в несколько вызывающей позе, — нагнулась и приподняла собачку своими исхудалыми руками.

— Сама себе нажила беду, — проговорила старушка, — да что поделаешь, не совладала с собой.

Мелькнул розовый язычок Бабетты.

— Мы-то понимаем друг друга, — как будто сказала собачка. И они поцеловались.

Я думаю, что терраса будет моим любимым местопребыванием. И Этельберта также думает, что в солнечные дни ей будет приятно сидеть там. Оттуда, через просеку, которую я приказал прорубить, я могу видеть коттедж, до которого ровно миля от опушки леса. Молодой Бьют говорит мне, что именно такого места он искал. Большую часть времени ему, конечно, придется проводить в городе, но с пятницы до понедельника он любит жить в деревне. Может быть, я передам коттедж ему.

Мы можем также видеть трубы дома Сен-Леонара над деревьями. Дик говорит мне, что он решился сделаться сельским хозяином. Он считает, что ему выгодно будет, для начала, войти в долю с Сен-Леонаром. Но возможно, что благодаря неугомонному характеру последнего сельское хозяйство скоро надоест ему. У него в Канаде есть брат, делающий хорошие дела куплей и продажей разных вещей, и Сен-Леонар часто говорит о преимуществах жизни в колониях для человека, которому приходится растить большую семью.

Мне будет жаль потерять в нем соседа, хотя я и вижу некоторую пользу в том, если письма к Сен-Леонару придется адресовать в Манитобу.

И Вероника также думает, что терраса будет ее любимым местом отдохновения.

— Я боюсь, — говорит Вероника, — что, приключись что-нибудь с Робиной, вся вина падет на меня.

— Будет небольшое разнообразие, — утешал я ее, — до сих пор ты все свои вины сваливала на других.

— Ну а представь себе, что и я уже решила стать взрослой, — ответила она.

Томми и К°

— Войдите! — произнес мистер Хоуп.

Питер Хоуп был высок, худощав, гладко выбрит, имел при том коротко подстриженные, ниже уха, бачки и волосы, относительно которых парикмахер с прискорбием заметил бы: «Редковаты на затылке, сэр!», однако зачесанные с той рачительностью, которая повсюду и воистину компенсирует любой недостаток. Что до сорочки мистера Хоупа, белоснежной, хоть и несколько поношенной, то, надо сказать, белизной своей она вызывающе била в глаза, привлекая внимание даже поверхностного наблюдателя. Она решительно затмевала собой все остальное, подобной крикливостью своей будучи обязана скромной устраненности сюртука, которому только и дано было, что, соскользнув с плеч, незаметно застыть на спинке стула за спиною своего обладателя.

— Я жалок и стар, — казалось, говорил сюртук. — Во мне нет лоска, вернее, я чересчур лоснюсь на фоне своих новомодных собратьев. Я слишком тесен. Без меня вам будет намного удобнее!

При взаимодействии с сюртуком обладателю его приходилось применять силу, чтобы застегнуть самую нижнюю из трех имевшихся пуговиц. Всякий раз сюртук сопротивлялся, проявляя непокорность. Еще одним свойством Питера, роднившим его с прошлым, был черный шелковый шейный платок, скрепленный парой золотых булавок на цепочке. Когда Питер Хоуп сидел и писал что-то, скрестив под столом длинные ноги, стиснутые узкими, серыми в полоску брюками, а лампа освещала свежее, моложавое лицо и тонкую кисть, придерживающую полуисписанный лист, — человек посторонний при виде его в удивлении принялся бы тереть глаза, недоумевая: что за наваждение, неужто он и впрямь видит перед собой молодого щеголя начала сороковых? Приглядевшись, однако, он заметил бы множество морщинок на лице мистера Хоупа.

— Войдите! — повторил мистер Хоуп несколько громче, но не поднимая глаз.

Дверь отворилась, в комнату просунулась бледная мордашка с парой черных и ясных блестящих глаз.

— Войдите! — повторил мистер Хоуп в третий раз. — Кто там?

В проеме двери можно было заметить также не слишком чистую пятерню, сжимавшую засаленный суконный картуз.

— Я сейчас, — сказал мистер Хоуп. — Присядь, подожди.

Дверь раскрылась шире, внутрь полностью просочился посетитель, присел на краешек ближайшего стула.