Конечно, не все так просто в нашей вере-безверии, не рискну причислить себя к тем или другим. И все же бывают минуты, когда страх или опасность что-то проясняют в душе. Некоторые — и даже многие — считают, что жизнь наша бессмысленна, — лично я никак с этим тоскливым мнением согласиться не могу. Это мнение — попытка приблизиться к Богу и спровоцировать на ответ, получить от Него заверение или хотя бы надежду на жизнь вечную.

Однажды мне приснилось, что умерла мать. Помню, как я ходил к городскому начальству получать разрешение похоронить на старом городском кладбище, — она давно просила похоронить именно там, вблизи ее отца и матери, моих деда и бабки. Место для могилки хранилось давно, чтобы его не заняли, я насыпал холмик и каждый год обновлял. Помню, как оформлял какие-то документы, искал мужчин копать могилу, носил им водку с закуской, посылал телеграммы родственникам, торопливо пил чай без сахара, а мама лежала в соседней комнате, я ее еще не видел в потустороннем мире и все не решался войти. Наконец, помыл чашку, сполоснул руки — больше не было причины откладывать, с замершим сердцем остановился у двери, взялся за ручку. Сообразить сразу, что это был сон, не мог, оглядывался и не понимал, почему я здесь, почему спит Катя, где дверь в мамину комнату, почему я на постели, а когда понял, неожиданно для себя перекрестился. Оставалось позвонить матери, но было еще темно, середина ночи. Час пролежал, глядя в потолок, и как только появились признаки рассвета, пошел к телефону, снял трубку и снова неожиданно для себя перекрестился.

Мне тогда в голову стали приходить мысли, от которых прежде я старался уйти, как только они возникали: а что, собственно, есть жизнь? Зачем она? Чего можно ждать от нее, да и вообще — стоит ли? Только присутствие рядом Кати отвлекало меня от таких размышлений. Такие размышления — полезное занятие в одиночестве, но никак не на кухне или в постели рядом с женщиной и не за рулем авто, когда надо следить, чтобы не пригорела картошка, чтобы радовалась жизни — или не разочаровывалась — твоя женщина, когда надо следить за дорогой, — а не рассуждать о смерти.

— Ты веришь в загробную жизнь? — спросила однажды Катя, лежа в постели. Бывают у нее такие моменты, когда вдруг потянет в мистику, и чаще всего перед сном. Меня это раздражает. Мистика неким образом ущемляет мои интересы. К примеру, после разговоров в постели о Боге и загробной жизни труднее перейти к супружеским объятиям и любви.

— Не знаю. Наверно, нет.

— А я верю. Иначе зачем все это?

— Что?

— Ну, это. — она повела головой вокруг. Потом приподняла и загляделась на свою красивую ногу.

Ага, понятно. Жалко своего тела, рук ног, хорошенького носика, ушек совершенной формы. В общем, всего того, что доставляет радость в земной жизни. Мне тоже всего этого жалко, я бы тоже хотел очутиться в той новой, но ведь там мы будем парить в вольном эфире, а смотреть друг на друга ласково и равнодушно, поскольку никаких плотских радостей уже не сможем друг другу предложить. Бес полуденный останется на земле. Хорошо еще, если сохранятся в памяти воспоминания. «А помнишь, как мы целовались за городом во время грозы? Дождь лил как из ведра, мы промокли за две минуты, ты пугалась ударов грома и прижималась ко мне. Почему-то нам это очень понравилось… А помнишь, как мы собирали лесную малину, и когда оказались в непроходимых зарослях. Наверно, все это время мы думали об одном и том же, и как только я прикоснулся к тебе, ты начала опускаться на травку. Между прочим, там было много крапивы, мы оба покрылись волдырями, но сперва не чувствовали ее, а потом смеялись на весь лес. А помнишь.» В общем, будет что вспомнить в эфирном парении. С некоего времени Катя стала коротко креститься, если возникала какая-то неопределенная ситуация. Крестилась, например, услышав о какой-либо катастрофе, аварии, тяжком преступлении. «Ты же неверующая!»— возмущался я. Катя не отвечала.

Дескать, да, к сожалению, я слабо верующая, но перекреститься перед важным делом всегда хорошо. Может быть, это было связано с беременностью.

Вот и перед поездкой на Белое озеро она трижды истово осенила себя.

Поехали. День будний, людей на берегу мало, тишина — первозданная. Стройные сосны вокруг, дно — мелкий белый песок. Правда, у берега мелко, но Кате это как раз по душе, она с явным удовольствием ходила по мелководью, а я стоял на берегу, глядя на нее, и тоже наслаждался — тем, какая красота вокруг нас, тем, какая у меня прекрасная, милая, нежная жена. И такое благолепие вокруг. Разожгли мы маленький костерок, насадили на прутья ольхи кусочки сальца с хлебом. Что ж, никак не хуже, чем шашлыки из баранины, если хочется есть.

Слава в вышних Богу, и мир на земле и в человецех благоволение. Казалось бы, живи и наслаждайся, но нет. Мелкие мысли не дают покоя. Не мысли даже — мыслишки. Например, хватит ли бензина на обратный путь? Конечно, заправиться можно и по дороге, но денег у меня почти не осталось. Это и подтачивало мое праздничное настроение.

Когда неверующие люди обращаются к Богу? Когда попадают в сложное положение, будучи не в силах справиться с ним. Вот и я: не могу. У меня нет денег. Об отношении Иисуса Христа к деньгам мы знаем. Лучше помалкивать. Но не просить же у Бога бензина? И если просить все же, то сколько? Литра два-три, чтобы дотянуть до города, или уж если просить, то полный бак?

А может, попросить устроить меня на работу? Тоже смешно.

А еще мелькнула мысль попросить Его принародно наказать тех политиков, что довели меня до такой жизни, что разрушили великую страну. Да, в долгосрочной, как говорится, перспективе это было бы хорошо, но как мне жить сегодня, сейчас?

Господи, помоги! — мне казалось, что воскликнул я внутренне, но Катя испуганно спросила: что случилось? Она шла к берегу, я бы сказал, как Венера, если бы, конечно, не заметно округлившийся живот. Беременная Венера — это, конечно, не классика, а что-то иное. Но — не хуже.

— Что ты просишь? О чем ты?

— Бензина у меня мало. Может не хватить до города.

— А-а. — разочарованно протянула она. То есть подумалось ей — я взывал о спасении, воскрешении и вечной жизни, а бензин. Какая-то мелочь. Повернулась и опять пошла к воде. Потом она лежала на слабом августовском солнышке, подставив лучам живот, и никакого беспокойства не замечалось на лице. Это и вообще характерно для нее: не думать о возможных неприятностях, пока они далеко. Вот кончится бензин, станем на дороге — тогда и помолимся. Беременность еще и усугубляла эти ее черты. В конце концов я тоже отвлекся от таких размышлений — будь что будет, и заставил себя думать о другом, о действительно более важном. Смотрел на Катю, на ее живот и думал: неужели в ней в самом деле ждет своего часа маленький человечек? Как это все же удивительно, хотя и случалось-повторялось миллионы и миллиарды раз.