— Я все понял, Наташенька, твой папа хочет знать мое мнение, — выразительно произнес он.

Коваль заметил, что имя его дочери молодой кубинец произносит как-то по-особому — мягко и нежно, но это вовсе не порадовало его.

— Я думаю, — продолжал Хосе, — война это плохо, очень плохо. У меня дома тоже так думают папа и мама.

— У Хосе отец — коммунист, — поспешила сообщить Наташа.

— Это хорошо, что коммунист. — Коваль понимал: дочь старается, чтобы Хосе понравился ему. «Впрочем, чего беспокоиться, если Наташа подружится с парнем из другой страны? Во-первых, человек он, может, действительно хороший, во всяком случае сразу заметно, что воспитанный, интеллигентный, — успокаивал себя Дмитрий Иванович. — И потом, знакомство, даже дружба, — это еще не любовь!» — Коваль, преодолевая отцовский эгоизм, тоже старался проникнуться симпатией к скромному парню. — Вот в борьбе против войны исчезнет и чувство неуверенности в будущем, у кого оно появилось… — продолжал он. — Мы в вас верим, верим в молодежь. Мне приходится сталкиваться с разными людьми, частенько, как вы понимаете, не с лучшими. Однако свое мнение я не меняю. При ближайшем знакомстве и среди них оказываются люди только случайно оступившиеся. Главным образом из-за того, что их приучили потреблять, а не создавать. И не столько карать их нужно, сколько помочь взглянуть на себя со стороны и стать на ноги. В общей массе молодежь у нас хорошая. Только достоинства ее не очень заметны поверхностному взгляду и проявляются обычно в экстремальных ситуациях…

— Ну, Дик, ты отличный пропагандист! — воскликнула Наташа. — «Дик» — это Дмитрий Иванович Коваль, сокращенно, — объяснила она Хосе и Афанасию.

Дмитрий Иванович с теплотой подумал, что дочь давным-давно не называла его так. Неужели в их отношения возвращается прежняя душевность?

— По-моему, тоже все правильно, — подала голос Рита. — И ты, Афанасий, не возникай, смолкни.

— Хорошо бы, чтобы наш молодой друг не просто замолчал, а понял…

— Может, и так… — наконец согласился парень, и дискуссия свернулась.

Наташа подошла к форточке и чуть приоткрыла ее. В комнату ворвался холодный воздух.

Дмитрий Иванович с удовольствием вдохнул его и отвел взгляд от Хосе, которого до сих пор не выпускал из поля зрения. Его взгляд, блуждая по квартире, внезапно упал на коричневые сапожки, стоявшие в глубине коридора. «Наташины?.. Чьи же еще!» — подумал он, видя, что Рита свои не сняла и словно демонстрирует их, забросив ногу на ногу.

Коваль обрадовался: таки нашла! Не будет больше мерзнуть в старой, чиненой и перечиненной обуви.

Это была целая проблема: зимние сапоги для Наташи. Хорошие хозяева, как известно, готовят сани летом, а телегу зимой. У Ковалей так не получилось. Летом Ружена все время была «в поле», а Наташа тоже находилась в глуши, в стройотряде, и поздней осенью, когда возвратилась на занятия, купить сапоги в городе стало уже невозможно.

Конечно, грубые, тупоносые, на тяжелой платформе, производства местных фабрик, попадались в магазинах. Но ведь девушки и даром не соглашались их надеть.

Сколько раз обсуждался дома вопрос, где купить импортные сапожки! Полковник не умел заводить нужные знакомства. Домашние в этом его не упрекали, но он сам казнился тем, что чем ближе к зиме, тем меньше у Наташи надежды купить то, что ей хочется, хотя деньги на покупку она постоянно носила с собой и ныряла во все попадавшиеся на глаза обувные магазины. Уже и зима наступила, приближался Новый год, а сапог у девушки так и не было.

Но эти сапоги в коридоре после минутного чувства облегчения вызвали вдруг у Дмитрия Ивановича какое-то непонятное ощущение тревоги. Что-то очень знакомое почудилось ему в них. Что именно, сразу не мог сообразить.

— Наташа, — сказал полковник, — тебя, значит, с обновкой! — кивнул на сапоги. — Что же молчишь?

— Да, па! А разве Ружена тебе не сказала?.. Уже две недели, как ношу…

Коваль покачал головой.

— Говорила, наверное! Только ты, как обычно о наших делах, одним ухом слушал, а…

Это было несправедливо. Разве мало тревожило его, что дочь без зимней обуви! Но, видно, такова участь отцов.

С некоторых пор Дмитрий Иванович стал замечать, что он не то чтобы заискивает перед повзрослевшей дочерью, а как-то очень предупредительно старается угодить ей и переживает, когда та не считается с его мнением, возражает или, еще хуже, просто не замечает его. Не имея сил с собой справиться, Коваль иногда говорил с ней более резко, категорично, чем следовало и чем ему самому хотелось…

Во время дискуссии, оттого что Наташа оказалась на его стороне, он буквально расцвел, а вот сейчас, когда несправедливо упрекнула в невнимании, обида больно кольнула сердце, и он сухо произнес:

— Ну, покажи обнову. Похвались.

Дмитрий Иванович вдруг подумал: «А почему Ружена не предложила поехать к Наташе вместе?!» Впрочем, вспомнил он, у нее много дел по хозяйству. Как у каждой работающей женщины, на домашние дела у нее остаются только суббота или воскресенье. А недавно им предложили квартиру в новом жилом массиве Оболонь. И хотя еще нет ордера, но все равно следует готовиться к переезду…

Наташа направилась в коридор.

— Я их сейчас протру.

— Они что у тебя, грязные? — удивился Коваль, зная, какая дочь чистюля.

— Да нет. Помыла — пришла. Но все-таки брать в руки…

Дмитрий Иванович с любопытством рассматривал сапожки. Из коричневой мягкой кожи, на высокой каучуковой платформе, они производили приятное впечатление. Почему же смущает его их необычная форма? И тут Коваль вспомнил: такую же оригинальную модель сапожка, только сделанного еще более изящно, он уже видел в домашней мастерской погибшего ученого. Как сапоги от него могли попасть к Наташе?! Неужели и она стала заказчицей Журавля?!