– У меня нет машины. И кстати - мне пришла в голову мысль - ты, случайно, ничего не принимаешь, никакого лекарства?

– Ничего кроме этого, - Мясоедов прикоснулся к бутылке, - зато регулярно. Хотя вру. Есть одно лекарство.

– От чего?

– Не все ли равно. От насморка. А в чем, собственно, дело?

– Я вот пью лечебный травяной чай, вдыхаю аэрозоль из баллончика.

– У меня - тоже спрей. Чудесное средство, заложенный нос очищает мгновенно. Но с прошлого года я подсел на эту штуку. Насморк был затяжной, и я переусердствовал с лечением. И вот, привыкание, теперь приходится прыскать постоянно.

– Я как-то не заметил.

– Постоянно - в смысле пару раз за день.

– Моя мысль как раз об этом, - сказал Уткин.
– Может быть, оно влияет? Я имею в виду, что какие-то лекарства - те, которые действуют на нервную систему или что-то такое - в принципе могут влиять на способность управляться с этим устройством.

– Я правильно сказал, что у тебя светлая голова, в мою эта мысль не приходила. Но причина, я думаю, не в нашей нервной системе. Причина онтологическая - я правильно употребил это слово?

– Правильно, - согласился Уткин.
– Мне кажется, что такие слова время от времени надо употреблять.

– В онтологическом складе ума, я хочу сказать, - пояснил Мясоедов, - то есть в особенностях нашей внутренней модели мира.

– А вот разъяснять не надо, - сказал Уткин.
– Такие слова сильно теряют от разъяснений.

– Вот что значит светлая голова, - сказал Мясоедов, ковыляя к буфету и потом ковыляя обратно с бутылкой.
– Кто держит хвост пистолетом, а я - ногу, - сказал, устраиваясь в кресле.
– Ты правильно сделал, что пришел, и я предлагаю совместный эксперимент. Напьемся сейчас - до бесчувствия, но в меру - и посмотрим, как оно повлияет на наши каузальные способности.

– Каузальные, это верно, - одобрил Уткин.

– А через пару дней, когда протрезвеем, - продолжал Мясоедов, - предлагаю повторить то же самое с какой-нибудь травкой от корня "отравить". Ты кстати знаешь, что семя укропа огородного в больших дозах обладает крутыми галлюциногенными свойствами?

– Никогда не слышал, - удивился Уткин.

– Не слышал и помалкивай. Я тебе ничего не говорил, помни. А то загремим оба по статье "пропаганда наркотиков".

Допустим, есть два человека, Иван и Петр. Они сидят за столом. Перед ними тот самый гаджет в роли пульта от телевизора - один на двоих. Петр хочет смотреть футбол по первому каналу, а Ивана привлекает сериал про динозавров Юрского периода. Но телевизор один на двоих и красная кнопка тоже одна. Если бы Иван был один, сам себе хозяин, он, отклоняя ненужное, дошел бы до своего любимого футбола и без помех смотрел бы. То же самое - Петров с его динозаврами. Но они оба тут, каждый со своим интересом. И как развернется конфликт? Петр будет отменять выбранный Иваном футбол. А Иван будет отменять любимых Петром динозавров. И оба даже знать не будут, что их сосед что-то там отменяет. Они, конечно, могли бы договориться. Мол, давай, будем смотреть футбол, а динозавров - в другой раз. Но чтобы начать договариваться, нужно сперва почувствовать, что процесс тормозится, - почувствовать в реальном времени. А конфликт происходит во времени отмененном. И реальное время не сдвинется с мертвой точки, пока он не разрешится. А как он, собственно, может разрешиться, если Иван любит футбол, а Петр - динозавров? Но надо учесть, что Иван и Петр - живые люди, состояние каждого из них так же неопределенно и непредсказуемо, как состояние нестабильного атома. И при возвращении в однажды прошедший момент времени (нельзя войти дважды в одну воду) Петр будет уже не совсем тот же Петр, а Иван - не совсем тот же Иван. Кто-то из них, возможно, передумает смотреть телевизор. А кому-то станет на миг любопытно, о чем поет этот толстый дядька на канале "Культура".

И будет опера.

– Ты любишь оперу?
– спросил Мясоедов.

– Это, по-моему, балет, - возразил Уткин.
– Видишь, пляшут.

– А другие еще и поют - значит, опера.

Уткин и Мясоедов сидели, уставившись в экран телевизора. Гаджет с красной кнопкой лежал перед ними.

– Значит, опера, - согласился Уткин и, закашлявшись, прыснул себе в рот из баллончика.
– Но я ее не люблю - не эту, а вообще оперу.

– А почему выбрал?
– Мясоедов извлек откуда-то баллончик со своим лекарством и прыснул два раза в нос.

– Не знаю, я думал, это ты ее выбрал. А впрочем, любопытно, о чем поет этот толстый дядька.

– А кто из нас должен был нажимать на кнопку?

Уткин и Мясоедов повернули головы и внимательно посмотрели друг на друга.

– По-моему, мы забыли договориться об этом, - сказал Уткин и снова закашлялся. Достав баллончик, направил струю себе в нос и вдохнул.
– Так, в ноздрю, вроде бы, тоже можно.

– А в ухо?
– спросил Мясоедов.

– В другой раз, - сказал Уткин.

– Но в другой раз - обязательно, - сказал Мясоедов.

– Когда волнуюсь, каждый раз начинаю кашлять, - сказал Уткин, но кашлять не стал, только потянулся рукой к баллончику.

– А ты не переживай, мы ведь уже решили, что этот пульт никуда не годится.

– Спасибо, друг, - Уткин обнял Мясоедова за плечи.
– Давай, я тебе тоже куда-нибудь прысну.

– Не надо, - Мясоедов отвел от своего лица руку Уткина с баллончиком.
– Лучше я тебе прысну из своего.

– Хорошо, но я тебе прысну первый.

– Тогда давай на брудершафт, - предложил Мясоедов.

Они прыснули друг другу, обнялись.

– Мне, пожалуй, пора.
– Уткин стал собираться к выходу.

– Заночуй у меня, - предложил Мясоедов.

– Нет, я уж лучше в своей кровати. И надо... надо позвонить еще одному человеку. А знаешь, - Уткин задержался в дверях, хотелось сказать Мясоедову что-нибудь от души приятное, - очень хорошо, очень складно так получилось, что ты Мясоедов, а не Птицеедов.

– И особенно хорошо, что не Уткоедов, - сказал Мясоедов.

– Особенно хорошо, - подтвердил Уткин.