— Начнем сначала. С учетом новой аудитории… — сказал Григорий Аронович. — Семнадцатый век. Сюжет довольно распространенный — Сретение Господне. Лики письма изначального. Одежды перемалеваны позже, и весьма неудачно — вот…

Витька покосился на пальцы дачника, блуждающие по иконе, — не касаясь ее, однако.

А чего тут объяснять да рассуждать? Икона как икона. Коричневая вся, охряная. Нарисованы люди какие-то длинные да тощие несуразно. На одном синяя роба, на другой красная… Ну, перемалевано так перемалевано. Велика забота.

Дело-то как было? Третьего дня Витька беседовал с дачницами из палатки — вот тут же, на бережку. Насчет автомобилей был разговор, насчет погоды, то да се, ля-ля в общем. И тогда Надя, черненькая дачница — не эта, Алена, а другая, Надя, — именно она говорит: «Послушайте, Виктор, нет ли тут у вас, в деревне, старых икон?» — «Навалом», — отвечает Витька. — «А вы нам достаньте», — говорит Надя. Витька, по правде говоря, удивился такой блажи. «А на кой вам?» — спрашивает. — «Надо», — отвечает черненькая. — «Навряд… — пожал он плечами. — Обещать не могу». — «Достаньте, Витя», — попросила беленькая, Алена. И улыбнулась ему. Как вот только что.

А это уж иной разговор. Тут Витька не стал отнекиваться. Он просто-напросто выждал, покуда баба Нюра отлучится из своей боковушки — собаку кормить, — зашел, снял со стены первую попавшуюся под руку икону, сунул ее за пазуху и понес в палатку. И там вручил ее Алене. «Ого!» — сказала Надя. Позавидовала.

Вот как было. Всего и делов. И надо же, чтобы из-за такого пустяка на всю деревню шум.

А тут еще этот, старый хрыч, разводит турусы на колесах. Экспертиза. Знаем мы эти экспертизы…

— Скажу вам откровенно, Елена Владимировна, — продолжал дачник. — Если так, ради моды — что ж, можете хвастаться перед знакомыми: да, семнадцатый век. А если всерьез, то никакой художественной ценности эта доска не имеет. Грошовая икона, серийная продукция для бедных. Ширпотреб существовал и в семнадцатом веке…

— А вы почем знаете? — обиделся Витька.

— Знаю, — коротко ответил дачник. — А вам, молодой человек, считаю своим долгом дать и другую справку…

Он вдруг перевернул икону. Тыльная сторона доски была черна, как сажа, и густо изъедена шашелем.

— Видите?

— Чего…

Тот указал пальцем. Какие-то буквы были нацарапаны на доске. Довольно странные буквы, не такие, как теперь. Однако разобрать можно…

— Пор… Порф…

— Порфирью, — не утерпев, дочитал Григорий Аронович. — Здесь дарственная надпись: «Порфирью».

— Ну, и что?

— А то, что эта икона подарена человеку, который был основателем вашего рода. Его звали Порфирий — от него пошли Порфирьевы, Ясно?

— Ну, и что?

— Как — что?.. — теперь уже дачник не скрывал своего негодования. — Эта икона — фамильная драгоценность. На вашем месте я держал бы ее под стеклом. И детям наказал бы беречь, и внукам.

Витька озлился:

— А я, между прочим, никакой не Порфирьев, а Баландин. Баландин я. И мне на вашего Порфирия…

— Извините, — сказал дачник, поднимаясь с травы. — Елена Владимировна, вы просили совета…

Он пошел к дому, шаркая сандалиями.

— Зачем же так? — укорила Алена.

— Да ну его…

— Не надо. За подарок спасибо, Витя, но придется икону вернуть бабушке.

— Еще чего?

— Придется вернуть, — повторила Алена. — Ладно?

И легкой рукой пригладила его взъерошенные волосы.

Солнце ушло.

А на широкой, замершей в безветрии глади водохранилища не унималась обычная для этих дней суетная кипень. Круто разворачивались, припадая парусами к самой воде, нарядные яхты. Юркие скутера носились взад-вперед, оглушая все окрест своим занудным комариным воем. От досаафовской базы, что в заливе, вылетела на плес, набирая скорость, моторка, за ней, уродски раскорячась, мчался на водных лыжах парень в резиновой надутой рубахе. Сразу видно — новичок.

Витька в злорадном предвкушении следил за ним. Вот сейчас дадут маневр… И точно. Моторка вильнула в сторону, лыжи споткнулись о пенный гребень, взлетели вверх, а парень плюхнулся в воду…

Витька расхохотался.

— Скучно, — сказала Алена.

— А Надя где?

— Завтра вернется. Поехала…

И, перемолчав миг, с неожиданной злостью закончила!

— …к своему.

— А-а, — деликатно отозвался Витька. Сам же подумал: «А твой где?»

К слову сказать, все деревенские догадки о том, что две девки, разбившие палатку в Порфирьевском дворе, станут, что ни день, возить к себе мужиков, — все эти единодушные предположения не оправдались, к некоторому, добавим, разочарованию хрюнинских жителей. Ни разу не было замечено, чтобы кто-то приезжал. Правда, черненькая, которую звали Надей, порой исчезала на денек-другой, уезжала на своем «Запорожце». И тогда беленькая, Алена, коротала время в одиночестве, вязала, читала книжки, а на работу в эти дни ездила, как и все, электричкой.