– Спасибо, милый. Я тебе все компенсирую на наш двухнедельный юбилей.

– Мы тогда уже будем в Нью-Йорке, – ответил Бумер таким тоном, будто прибытие в Нью-Йорк было равносильно тому, что он угодит в аварию.

– Верно! – жизнерадостно воскликнула Эллен Черри. – Это самое большое яблоко в саду, и мы его обольем кое-каким сиропчиком!

Прежде чем Бумер успел что-либо возразить ей, она нырнула из водительской кабины в салон. Надо сказать, что двигалась она довольно быстро и грациозно, если учесть, что на длинной цепи за ней волочился дохлый скунс вины.

Выбрав натянутый на подрамник и хорошо загрунтованный холст, хранившийся в числе ему подобных под раздвижным диванчиком, Эллен Черри подумала: я испортила ему вечер!

Когда Эллен Черри села за мольберт, в голову ей пришли новые мысли: он хотел, чтобы я осталась. Мне хотелось уйти. Кто-то должен был уступить.

Выдавливая из тюбиков колечки краски и смешивая их, она сказала про себя: по его мнению, неправильно, что искусство играет в моей жизни такую важную роль. Но ведь именно поэтому у меня так хорошо получается. Достав кисти и внимательно осмотрев их, Эллен Черри подумала следующее: он говорит, что я люблю искусство больше, чем его. Что ж, он прав. Но я люблю искусство даже больше, чем саму себя.

Взявшись за кисть, думать она перестала. Скунсов трупик вины плавал где-то вдалеке, как комочек шерсти. Вскоре она уже насвистывала и напевала, пританцовывала сначала на одной ноге, а потом на другой. Густо обмакнув кисть, она щедрыми мазками наносила на холст краску; где-то добавляла, где-то размывала, где-то оттеняла белым, где-то черным, где-то смешивала, взбивая наподобие сливок, где-то резкими, отрывистыми мазками выделяла какой-то один цвет. Когда дело касалось техники, Эллен Черри однозначно была потаскухой.

На своем маленьком холсте она воссоздала участок Крейзи-Маунтинз – горную цепь близ Ливингстона, которой они любовались несколькими часами ранее. То есть она воссоздала горы не такими, какими первоначально увидела их, а такими, какими она, в конце концов, предпочла их увидеть. Ведь человек обладает не только восприятием, но также и волей к восприятию, не только способностью обозревать мир, но и способностью менять свое видение. Последнее в конечном итоге есть не что иное, как способность менять сам мир. Тех людей, что признают, что воображение – это владыка реальности, мы называем мудрецами, тех, кто действует, руководствуясь воображением, – художниками.

Или безумцами. Жестянка был(а) прав(а), когда узрел(а) в низкой ориентации на действительность проявление душевного расстройства, однако истинный идиот отличается от идиота-мудреца или идиота-художника отсутствием самоконтроля. Искаженное восприятие мира у идиота не является добровольным или творческим, оно попросту является ложным. Душевнобольные люди – это жертвы неправильно истолковываемых или неуправляемых образов действительности. Когда дело доходит до их реальности, то художники не знают удержу.

Вот и Эллен Черри тоже не знала удержу, переворачивая горы вверх тормашками, превращая скалы в плакучие ивы, ивы – в лимонные пироги с меренгами. Холст вибрировал от мегаджоулей природной энергии: геологии, метеорологии, зоологии и ботаники, смешанных в медленно закипающем гимне природе и краскам. Создавая картину, она пела песню кобальта и окислов, кадмия и умбры. При этом она вслух называла пигменты, подобно тому, как послушник в монастыре может декламировать имена святых: например, «вандейковский коричневый» – святой покровитель дешевых сигар, «розовая марена» – покровительница разгневанных цветочниц.

Она то пела, то насвистывала, то пританцовывала. Она то подмигивала, то прищуривалась, то высовывала язык, то глуповато ухмылялась или хмурилась, то почесывала промежность (ее трусики по-прежнему болтались на рычаге переключения скоростей в водительской кабине индейкомобиля). Она ляпала краску себе на локти и волосы (те были цвета желтой охры – святого покровителя китайцев Тулсы, – и на их фоне шлепки краски еще долго оставались незаметны). Она шлепала, царапала, ударяла и поглаживала холст кистями, растворяясь без остатка в головокружительной трансцендентальности, испытывая блаженство, какое ведомо разве что бродяге, который уносит из города ноги, чтобы снова отправиться в путь.

Законченный продукт? Видите ли, это вам не грубый ломоть реальности и не безобидное облачко фантазии, а нечто среднее. В унылых и однообразных поверхностях голых скал Эллен Черри разглядела яркое колесо капризных эмоций, тогда как в облачках, которые наверняка лучились врожденным непостоянством, она обнаружила безысходность, способную повергнуть в ужас любого специального уполномоченного ООН. Тем не менее она не стала понапрасну тратить время на то, чтобы любоваться законченным продуктом, а тотчас принялась наводить после себя порядок. Однако стоило ей прервать акт творения, как к ней снова подкралось чувство вины. Эллен Черри поспешила вернуться к мужу и тем самым совершила основной смертный грех художника: плохо промыла кисти.