– Кажется, вы не очень-то взволнованны смертью вашего жениха, – резковато сказал Флеминг. Этот смех задевал его чувства.

– Он больше не был моим женихом. Я сказала ему об этом в субботу. Он зачастил ходить к чужому источнику12. После этого... – девушка неторопливо взмахнула смуглой рукой, – после этого он перестал для меня существовать. Жизнь состоит из различных фрагментов, мистер... ммм...

– Флеминг.

– …мистер Флеминг, и главный закон жизни состоит в том, что фрагменты не должны перекрывать друг друга. Месье Перитон был, а теперь его больше нет. C'est fini. Recommencez alors.13

Шотландский полицейский был поражен такой жизненной философией, и, вероятно, это отразилось на его лице, так как девушка продолжила:

– Вам не нравится такая точка зрения. Но вы ведь не восточный человек – в отличие от меня. Для нас смерть значит не так много, как для вас. Когда-то я любила Сеймура Перитона. Но сейчас он мертв, и я полюблю кого-то другого.

– И не прольете ни слезы?

– Я проливала слезы, когда моя любовь стала сходить на нет. Но не теперь, когда мой любимый мертв.

– А ваш отец знал о том, что в субботу вы разорвали отношения? Полагаю, нет, ведь в воскресенье он дал Перитону шесть тысяч фунтов, чтобы откупиться от хористки. Он не сделал бы этого, знай он о том, что вы больше не любите Перитона.

Прежде чем девушка успела ответить, открылась дверь, и в комнату вошел господин Мандулян.

– Мистер Флеминг, я только что вспомнил одну вещь, – сказал он. – Когда Перитон приходил в воскресенье, я дал ему орхидею из оранжереи в петлицу. Не знаю, имеет ли это какое–то значение.

– Она была у него в петлице, когда нашли тело, – ответил Флеминг. – Господин Мандулян, когда в воскресенье вы дали Перитону шесть тысяч фунтов, знали ли вы, что в субботу ваша дочь разорвала помолвку с ним?

Миллионер застыл посреди комнаты, и Флеминг мог бы поклясться, что его лицо так побледнело не из-за последних сумеречных лучей. Но когда он заговорил, в голосе не было ни тени сомнений, ни эмоций:

– Стало быть, этот человек обманом получил мои деньги, – спокойно сказал богач. – Я не думаю, что смогу увидеть их снова.

– Они никуда не денутся, отец, – томно сказала девушка, снова смотря в окно.

– И последний вопрос, по крайней мере, на этот раз, – Флеминг обратился к мисс Мандулян. – Знаете ли вы что-либо о человеке по имени Джон Лоуренс или о ком-то, кто соответствует этому описанию, – он передал ей бумагу, где Кэрью описал неизвестного постояльца «Тише воды», который исчез ранним утром этого дня.

Дидо Мандулян внимательно прочитала описание и вернула его инспектору, не сказав ни слова. Затем она вдруг подняла тяжелые веки, посмотрев прямо на Флеминга.

– Нет, – сказала она, – это ни о чем не говорит мне.

Идя в вечерней прохладе улицы, Флеминг курил дорогую сигару, полученную от армянина, и размышлял об отце и дочери.

«Не знаю почему, но эти восточные люди всегда кажутся мне лжецами – даже когда говорят правду, – думал он. – Но в двух отношениях я готов поклясться...»

Он остановился, вытащил записную книжку и записал в свете последних закатных лучей: «Мисс М. видела Лоуренса раньше». И ниже: «П. вероятно шантажировал М. История о хористке – ложь?»

До ужина можно было успеть сделать еще один визит, и Флеминг после некоторых раздумий решил попытаться увидеть миссис Коллис. Контраст между ее коттеджем и громадным дворцом на холме, который инспектор только что покинул, был почти столь же значительным, как и контраст между двумя леди, живущими в этих домах. Узкий, пересеченный колеями от телег переулок, под прямым углом отходивший от главной деревенской улицы, пролегал между двумя рядами коровников. В конце его стоял небольшой деревянно-кирпичный коттедж с черепичной крышей. В маленьком садике перед ним росла старая узловатая яблоня, поэтому его называли «Яблочным коттеджем». Жилище выглядело аккуратным, красивым, удобным и по-домашнему уютным. Флеминг постучал, и горничная провела его через здание на лужайку за коттеджем, где, устроившись в гамаке, сидела миссис Коллис. Как «Яблочный коттедж» отличался от огромных комнат фамильного особняка де Гланвиль-Феррара, так и Ирен Коллис отличалась от Дидо Мандулян. Флеминг чувствовал себя так, будто на ковре-самолете перенесся с востока на запад.

Миссис Коллис было где-то от тридцати пяти до сорока лет. Быть может, она была слишком уж бледна, но у нее была идеальная форма лица, обворожительные глаза, сиявшие не столько живым выражением или яркостью, а скорее чистой, неизменной искренностью, и густые каштановые волосы, зачесанные назад и открывавшие гладкий белоснежный лоб – красота Ирен Коллис была истинно английского типа. Именно это сразу же поразило Флеминга. Она была англичанкой, настоящей англичанкой. Со всей очевидностью она была неспособна на грубое слово или подлый поступок, но в то же время она не страшилась всего того, что могло с ней случиться. Но относилась ли она столь же бесстрашно и к тому, что могло произойти с другими?