– Да самолет опоздал, потом я на общественном транспорте ехал… Надо было бы, конечно, позвонить тебе.

– А толку-то? – грустно улыбнулась моя бабушка. – Ты же знаешь, я по телефону плохо слышу.

– Ну а так-то слышишь? – громко спросил я.

– Слышу-слышу, – засмеялась она. – Можешь так не кричать. Что же правнучку-то не привез? Ведь умру, не повидавшись.

– Нет уж, – обнял я ее, – не умирай, пожалуйста, я тебе ее обязательно привезу, немного позже, ладно? Она у меня на даче с садиком отдыхает, – соврал я. Еще во Львове я твердо решил не посвящать Басю в свою беду.

– Хорошо, тогда я подожду еще умирать, – легко согласилась моя бабушка. Я рассмеялся и снова обнял ее.

– Ну ладно, не буду вам мешать, пойду к себе, – проговорила Вика. После долгих обсуждений мы с ней решили, что я должен сообщить Басе новость о наследстве с глазу на глаз. – Герман, но ты, конечно, остановишься у меня? Не ютиться же вам с Басей в одной комнатке, когда рядом огромная квартира пустует…

– Конечно, Вика! – Мы с сестрой улыбнулись друг другу.

– Ну, как вы тут с Викторией живете? – спросил я, когда дверь квартиры закрылась.

– Хорошо, – Бася уже хлопотала, собирая на стол. – Она неплохая девочка, вот только слабохарактерная очень. То ею мать командовала, а теперь вот он… Только и живет, что своим Игорьком.

Она поставила на стол чашки и вздохнула.

– Он тебе не нравится?

– Я ему не верю, – заметила Бася, снимая чистое полотенце с блюда, полного ее знаменитых пирогов. – Больно положительный, сладкий, как сахарный сироп. Вроде и вежливый, и внимательный, и вокруг нее вьется, а что-то в нем не то… И не в том даже дело, что молодой…

– А сколько ему лет?

– Моложе тебя. Тридцать семь, кажется…

– Думаешь, любит не ее, а ее миллионы? – вспомнился мне старый фильм. – Все-таки Вика у нас невеста богатая: драгоценности, картины-подлинники, дача шикарная в Опалихе, квартира вон – целые хоромы…

– Не знаю… – снова вздохнула Бася, вынимая из буфета сахарницу. – Но давай лучше о тебе поговорим. Как ты? Юля, я так поняла, все же уехала, да?

– Угу, – кивнул я и потянулся за вторым пирогом.

Бася разлила по чашкам ароматно дымящийся чай и села напротив меня.

– Ну, а что за дела привели тебя в Москву, можно полюбопытствовать? Чему я обязана таким счастьем? – С годами моя дорогая Ба не растеряла умения красиво говорить.

– Ба, у меня для тебя важные новости. Только ты обещай, что не будешь волноваться, хорошо?

– Что-то случилось? – побледнела Бася.

– Пожалуй, да. Но не столько плохое, сколько хорошее. Хотя…

Я полез в сумку за документами, Бася смотрела на меня со смесью любопытства и тревоги.

– Немецкий еще не позабыла? – я протянул ей бумаги, привезенные Викторией.

Бабушка быстро пробежала глазами первые строки документа и тихо ахнула. Я испуганно глядел на нее. Только сейчас я по-настоящему осознал, каким страшным ударом может стать для нее сообщение о смерти неведомого мне герра Отто. Она читала с выражением непоправимой беды на лице. Когда она дошла до конца, то сняла очки и подняла на меня глаза.

– Вот она жизнь, была – и нету. Все прошло. – Она сидела печальная, вся поникшая. Вся радость от моего приезда улетучилась из родных глаз.

– Ба, здесь еще кое-что есть. Для тебя. – Я протянул Басе письмо от ее Отто.

– Что это? – Она снова надела очки.

Я не стал ей мешать, отошел к окну. Через какое-то время я услышал, как моя старенькая Бася плакала. Я обернулся. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони, и только худенькие плечи подрагивали от рыданий. Я опустился перед ней на корточки и положил голову ей на колени.

– Кто этот Отто? – спросил я.

– Это твой дедушка, – немного погодя, ответила она.

– Немец?

– Немец.

– Ты говорила, что мой дед погиб на фронте.

– Я так и думала когда-то, что он погиб на фронте. А зачем тебе или кому-либо было знать, что он был немец… Я любила его, – она замолчала, уйдя далеко-далеко в своих воспоминаниях. – Как я любила его… – Ее глаза, обращенные ко мне, были влажными от подступивших слез. – Он звал меня с собой, был такой момент, когда можно было еще уйти перед наступлением Красной Армии. Но как я могла бросить умирающую маму? Да еще Берта все время болела, я ее еле выходила. Это сейчас можно все говорить: и что дед твой немец, и что воевал с нами, и что после войны он нашел меня, когда тебе уже десять лет было, и пришел сюда, в эту маленькую квартирку. – Она закрыла глаза. – Я тогда чуть с ума не сошла от страха. То, что он живой с войны пришел, я уже знала. Мне два письма от него добрые люди тайком передали. Представляешь, – Бася посмотрела на меня, улыбаясь сквозь слезы, – приходит такой старичок, с бородкой, беленькими волосиками на голове. Я дверь открыла, а он – шмыг – и в коридоре уже. Я не испугалась даже, уж больно стар был незнакомец. А он прошел в комнату, сел и стал бородку с себя снимать да парик. Конспирацию, значит, решил устроить, чтоб меня не подвести. Слава богу, тогда все, – она махнула рукой в сторону генеральской половины, – на даче были, я хоть смогла с ним вдоволь наговориться.

Я сидел, раскрыв рот, да и было чему удивляться.

– Мамы твоей, то есть нашей с ним дочки, к тому времени уже в живых не было, царствие ей небесное, – Бася перекрестилась. – А ты… А ты спал, вот здесь, – она махнула рукой в сторону дивана. – Вот на тебя, спящего, дед-то и любовался.

– Чего же ты не уехала с ним во второй раз, ведь звал же, наверное, снова? – удивился я.

Бася только вздохнула.

– Если бы все в жизни было так просто: взял и уехал… Кто бы меня выпустил из страны? Ты же знаешь, как у нас было с этим сложно. Он ведь в ФРГ жил. А я все-таки у самого генерала Курнышова экономкой работала…