Мальчик как с вечера заснул, так и спал беспробудно, обняв во сне мохнатого олимпийского мишку. Малянов прикрыл их обоих шалью. По кушетке разбросаны были книги: том Спинозы, Достоевский, «Популярная медицинская энциклопедия» и какие-то детские, с картинками.

Работалось Малянову очень хорошо, он ни на что не отвлекался, только один раз почудилось ему боковым зрением, что в кресле для гостей сидит, прикрыв лицо ладонью, большой темный человек. Малянов вздрогнул так, что ручка вылетела у него из пальцев и закатилась под бумаги. Еще мгновение он совершенно отчетливо видел человека в кресле и успел понять, что это Снеговой сидит там, упершись локтем в подлокотник, и смотрит одним глазом через расставленные пальцы. Потом страшное видение исчезло – купальный халат лежал в кресле, разбросав пустые рукава. Но Малянов вынужден был встать и пройтись несколько раз по комнате, чтобы успокоиться. Халат он сложил и унес в ванную.

А потом, это было уже часов в одиннадцать, раздался вежливый тихий звонок в дверь, и мальчик сразу сел, словно подброшенный, словно он и не спал вовсе.

– Это за мной! – сказал он с отчаянием.

Малянов с трудом оторвался от своих бумаг.

– Что ты сказал?

– Ты все-таки засел за свою проклятую работу… – продолжал мальчик, отползая по тахте в самый угол. – Я все проспал, а ты опять засел за эти проклятые формулы. Я же предупредил тебя… Эх ты, Галилей задрипанный…

В дверь зазвонили снова.

Малянов, заранее хмурясь, вышел в прихожую и щелкнул замком. На пороге стоял приятной внешности мужчина лет тридцати в потертых джинсах и какой-то курточке, накинутой прямо поверх майки, – по-домашнему. А на ногах у него вместо ботинок были шлепанцы, тоже по-домашнему.

– Прошу извинить, – сказал он, прижимая руку к сердцу. – Но мне сказали, что мой Витька у вас.

– Витька?

– Вы знаете, он у нас парнишка с фантазиями. Уж извините, если он вас утомил, но у него манера появилась: натворит что-нибудь, а потом удерет, спрячется у соседей, навыдумывает там с три короба.

– Прошу, – сказал Малянов сухо.

Он и сам не мог объяснить себе, чем не нравился ему этот вежливый папаня, явно и очевидно угнетенный невоспитанностью и самодовольством своего капризного сына. Они вместе вошли в комнату, и папаня прямо с порога залебезил:

– Ну что ты, Витька… Что ты, в сам-деле, вытворяешь. Ну, пошли домой, пошли… Хватит. Подумаешь, графин раскокал. Будто тебя за это бить будут. Пошли. Мама там плачет, волнуется. Пошли, а?

Мальчик молча, поджав по-взрослому губы, принялся послушно слезать с тахты, а папаня все продолжал говорить, как заведенный:

– Беда мне с ним, беда и беда. Хоть к врачам обращайся. Растет дикий, как камышовый кот. Не признает ну ни малейшей строгости. Витя, застегни, пожалуйста, сандалики… свалятся. Вы только представьте себе: ну я – мужик, ладно, но матери-то каково, Дмитрий Андреевич!..

– Алексеевич, – машинально поправил Малянов.

– Разве? А мне сказали «Андреевич».

– Кто сказал?

– Да в жакте какая-то тетка. Ты готов, Витька? Ну, пошли. Извините, ради бога, за беспокойство. Ох, дети, дети…

Мальчик взялся за протянутую руку мужчины и только сейчас глянул на Малянова, и взгляд у него был такой странный, что Малянов подобрался и, преодолевая неловкость, проговорил:

– М-м-м… Вы простите, но… Документы ваши… Все-таки чужой ребенок… Разрешите взглянуть.

– Ну конечно, ну ясно! – всполошился мужчина, хлопая себя по карманам курточки и джинсов. – Мы здесь же и живем, в этом же доме, только в четвертом подъезде. Милости прошу, в любой момент. Будем очень рады. Вот, пожалуйста. – Он протянул Малянову маленькую аккуратную визитную карточку. – Полуянов Александр Платонович, работаю на СМУ-16, главный инженер… так что человек довольно известный. Прошу, так сказать, любить и жаловать. Очень было приятно познакомиться, но в будущем лучше было бы встречаться в более приятной ситуации, правильно? Извините еще раз. Витька, попрощайся с Дмитрием Андреевичем и скажи «спасибо».

– До свидания, – сказал мальчик без выражения. – Спасибо.

И Малянов остался в прихожей один.

Он вернулся к столу, швырнул поверх бумаг визитную карточку и встал около распахнутого окна так, чтобы видеть свой подъезд. Ртутный фонарь мертво светил сквозь черную листву. Прошла заплетающимся шагом парочка в обнимку и скрылась в палисаднике. Две старухи молчали, сидя рядышком на скамеечке около подъезда. Из дома никто не выходил.

Тогда Малянов перегнулся через стол и снова взял в руки визитку. Только теперь это была не визитка. Это был маленький прямоугольник очень белого картона, чистый с обеих сторон.

И вдруг за окном заплакал, забился в истерике ребенок: «Ой, не надо! Ой, я больше не буду!.. Ой-ей-ей… я не буду больше!» Малянов тотчас высунулся из окна по пояс – на улице никого, только хлопнула где-то в отдалении дверь и сразу же стихли отчаянные детские вопли.

В два огромных прыжка Малянов пересек всю свою квартиру и оказался на лестнице. И там, конечно, было пусто тоже. Только лежал на верхней ступеньке пролета какой-то непонятный желтый предмет. Это была маленькая сандалия. С правой ноги. Малянов поднял ее, повертел в руках, потом медленно вернулся домой, к столу, где лампа ярко освещала исчирканные, разрисованные кривыми листки, по которым ошалело ползали большие черные мотыльки и всякая крылатая зеленая мелочь.