Коричневый свет в баре едва отделял лица от темноты. Здесь, как тряпичные куклы, сидели, ели, спали пассажиры, потеряв счет времени. Он не смог доесть вторую порцию. Рубленый бифштекс лежал облитый разваренной капустой, холодная картошка по вкусу напоминала соленый клейстер. Внизу по Аллеям бежал поток машин. Солнце на крышах автомобилей играло, как блики на темной поверхности воды. Он попытался сосредоточиться на каком-нибудь конкретном человеке, хоть вон на том, в красной «хонде», но добрался вместе с ним только до пересечения с улицей Кручей, испугавшись черной дыры тоннеля Понятовского, который ночью всегда казался ему огромным горлом, выйдешь ли из него на другом берегу целым и невредимым – неизвестно. Поэтому он выбрал старую белую малолитражку, которая уже сворачивала на Новый Свят и по Уяздовским аллеям доехала до огромных многоэтажек, что стоят на улицах Ялтинской, Батуми и Сочи. Водитель – лет пятидесяти, у него на заднем сиденье портфель, от которого несет бутербродами – кисловатым запахом хлеба, который слишком долго лежал в тепле в целлофане. Под зеркалом заднего вида висит маленькая круглая чеканка с Ченстоховской Божьей Матерью. Он из тех, у кого всегда грязь под ногтями. Коричневая куртка застегнута до подбородка, на голове – коричневая шляпочка. Вышел у своего дома и поехал на свой седьмой этаж. Открыла ему жена.

Павел отвернулся от окна и увидел перед собой какого-то небритого типа в зеленом пальто. Из рукавов у него торчали другие рукава, а из-под них – третьи.

Он слегка наклонился и сказал:

– Извините, вы еще будете есть?

– Нет, не буду, – ответил Павел машинально.

– Тогда я, – ответил небритый, сел и принялся есть. Спокойно, не торопясь: кусок котлеты, немного капусты, ломтик картошки с вилки. Обтрепанная рыжая шерсть, словно языки пламени, окружала кисти его рук. – Жалко, остыло, – сказал он, проглотив очередную порцию. – Иногда трудно сразу сориентироваться. Вы сели далеко от входа. Я всегда сначала смотрю через стекло и вхожу, только если наверняка.

– Я взял две порции и вторую уже не осилил.

– У одного две, а у другого половина. Не так уж плохо, а?

У него было красное лицо и голубые глаза. Вони от него не чувствовалось. Разве чуть-чуть, как из непроветренного платяного шкафа. Съев все, сказал «спасибо». Во рту торчало несколько желтых зубов.

– Вы здесь живете?

– С некоторых пор. Скоро потеплеет. Это нехорошее место. – Он оглянулся. – Сегодня эта выдра. Если поставите чай, я смогу еще посидеть. Она выгоняет тех, кто ничего не покупает.

Павел достал банкноту и положил перед мужичонкой.

– А вам взять? Чертовски жирная здесь жратва. Павел кивнул в ответ. На часах было девятнадцать сорок две. Небритый вернулся со стаканами, отдал сдачу. Они бросили пакетики в воду и смотрели, как от тех начинают тянуться полосы карамельного цвета.

– Это плохое место, но сейчас не из чего особенно выбирать. На Восточном вокзале еще хуже, ей-богу, хуже Восточного ничего быть не может. – Он сказал это понизив голос, словно кто-то мог их подслушивать. – Я там когда-то жил. Это ад.

– Почему ад? – спросил Павел и бросил в стакан кружок лимона.

– Вы в дьявола верите? – Небритый склонился над столиком, и Павел почувствовал его горячее вонючее дыхание. – Ну в дьявола, – зашептал он.

– Не знаю. – Павел пожал плечами. – В дьявола?

– Вот видишь. Раз не веришь, что я тебе буду рассказывать. Это история для верующих.

– А здесь как?

– Одно паскудство, но перебиться можно.

– Как в чистилище?

Небритый захихикал:

– Отгадал. Вроде того. Покаяние. Каешься, каешься, все в холостую. Всю жизнь можешь каяться, и шиш.

Чай перестал дымиться, стаканы наполовину опустели, было уже почти восемь. В зал вошли двое охранников в черной форме.

– Где дела делаются, должен быть порядок.

– Какие дела?

– Давай мне сотню зеленых, и я тебе, уважаемый, устрою все, что пожелаешь. Когда никого не знаешь, а кой-чего хочешь, то сотня за услугу – считай, что ничего. Бутылка, порошок, гера, кока, девка, мальчик, девочка – на месте или на вынос, с доставкой на такси или на леваке. А может, нужен кто-нибудь, чтобы дела уладить? Одна сотня, командир.

– Спасибо. Может, в другой раз.

– Я сюда каждые два часа захожу. Примерно по нечетным. Дай хоть пятьдесят тысяч.

Павел положил деньги перед небритым и вышел на галерею. Напоследок услышал, как тот сказал ему в спину:

– Но это не задаток. Если что надо – беру сотню.

Павел стоял и смотрел вниз, опершись о перила. Бомж спустился по лестнице, пересек зал и встал в очередь у киоска. Но передумал и двинулся в сторону двух быков в бомберах. Стал что-то им говорить, показывая на часы над лестницей, ведущей на перроны, – они, склонившись к нему, слушали. Один хлопнул его по плечу, потом эти двое пошли вниз. Вокзальное освещение придавало всем лицам трупный оттенок. Каждая фигура отбрасывала тусклую многократную тень.

За спиной стукнули автоматические двери; на улице Эмилии Платер, как всегда, было сумрачно – тень от Дворца лежала здесь даже ночью. Огромная глыба неба осела на это место. Ее обрубали корпуса Центрального универмага, а справа отпиливал неровный ряд домов на Аллеях. Люди прятались в освещенных недрах автобусов. Пятьсот первый, пятьсот пятый и пятьсот десятый были похожи на небольшие пещеры, выдолбленные в черной скале. Водитель пятьсот пятого отошел перекусить к вьетнамской палатке, пассажиры ждали, шевеля в ботинках замерзшими пальцами. Павел смотрел, как пятьсот десятый с обвислым брюхом отъезжает от остановки: Не успеет он выкурить одну-две сигареты, как придет следующий, можно будет сесть, доехать до конечной и пойти домой, навести порядок в своей раскуроченной квартире: подмести, помыть, расставить все по местам, как он делал всегда, только на этот раз более основательно. И надо-то посидеть минут пятнадцать среди посторонних людей, проехать один мост, ведущий из пустого в порожнее, потом колосс ТЭЦ по левой стороне, с трубами, на которых горят красные огни, точно электрические терновые венцы. Он закурил сигарету, чтобы засечь время. Ветер дул из-за угла, подхватывая искры от сигареты. Павел прикрыл ее ладонью. Тип в каком-то незнакомом мундире пытался закурить, но потом бросил попытки и попросил огоньку.