Если Кинтин когда-нибудь прочтет эти истории о своем отце, он обязательно будет все отрицать. Признаю – это всего лишь слухи. Однако те, кто знавал Буэнавентуру в прежние времена, подозревали его в симпатиях к немцам, хотя позднее они о своих подозрениях забыли. Загадочная неуязвимость кораблей Буэнавентуры продолжалась всего лишь год, поскольку в 1918-м кончилась война. Однако этого ему оказалось достаточно, чтобы заложить основы своего благосостояния. Он перевел торговлю из маленького деревянного склада, построенного возле дома на берегу лагуны, в большое помещение кирпичной кладки в Пунтилье, у самых стен Старого Сан-Хуана.

Буэнавентура не пренебрегал радостями обильного стола, и через пять лет брака с Ребекой он, сильно расширившись в талии, потерял стать короля Антильских островов. Чтобы компенсировать начинающуюся лысину, он отрастил бакенбарды, и они придавали ему такой вид, будто лицо взято в щипцы. Экономическое положение Буэнавентуры было лучше некуда. После окончания Первой мировой войны цены на сахар во всем мире поднялись до заоблачных высот, и пуэрториканская буржуазия расправила плечи. Частенько в лучших домах устраивали праздники, где вино и шампанское лилось рекой. Буэнавентура, стараясь угодить всем и каждому, был вечно занят у себя в магазине.

Вера Буэнавентуры в качество своих продуктов была такова, что он убить был готов за любой из них; и однажды он чуть не погиб, подобно Санчо Пансе, защищая свою честь, в данном случае честь торговца. Кинтин рассказывал мне эту историю, которую ему, в свою очередь, рассказала Ребека, потому что Кинтин тогда еще не родился. Однажды его отец пригласил к себе на обед четверых американских предпринимателей. Они вложили деньги в строительство отеля на пляже лагуны Аламарес, с видом на Атлантический океан, и оно вот-вот должно было завершиться. Жители лагуны Аламарес с энтузиазмом приняли проект, поскольку в отеле «Астор» были казино, бассейн и теннисные корты, которыми они тоже могли бы пользоваться. Ребека и Буэнавентура вместе с гостями сидели за столом, когда подошла служанка и сказала на ухо Буэнавентуре:

– Повар нервничает, потому что банки белой спаржи, которые принесли из магазина, так заплесневели, что раздулись, как дирижабли. Он говорит, ему страшно их открывать, поскольку от прокисшей спаржи может быть столбняк.

Буэнавентура удивленно посмотрел на нее.

– Столбняк? Оттого, что на банках немного плесени? – переспросил он громко, будучи уверен, что американцы его не понимают. – Скажите повару, что столбняк будет у него и, кроме того, он потеряет работу, если осмелится возводить подобную клевету на товары Мендисабаля.

И когда служанка поставила салатницу на стол, Буэнавентура положил себе на тарелку четыре ложки спаржи, покрытой зеленоватой ряской, и невозмутимо съел все, невзирая на шутки и остроты в свой адрес.

– Так вы говорите – столбняк, Мария? – спросил он служанку, которая дрожала от страха, глядя на него. – Это объеденье, а не столбняк! – А Ребеке сказал: – Спаржа все равно что лук: поел – бежишь мочиться, зато в постели от нее петух столбом стоит!

Ни Ребека, ни американцы салат пробовать не стали, и хорошо сделали, потому что в ту же ночь Ребека отвезла Буэнавентуру в больницу в Аламаресе, где ему сделали промывание желудка по причине острого отравления.

Ребека и Буэнавентура прожили уже восемь лет, а детей у них все не было. Буэнавентура пребывал в горьком разочаровании: он всегда хотел иметь большую семью; что до Ребеки, ее это совершенно не волновало. Если у них будут дети, она не сможет больше танцевать, а танцев ее натура требовала всегда.

У Ребеки было множество друзей среди артистической публики Сан-Хуана, и она часто приглашала их к себе. По вечерам они сидели в саду у самой лагуны и говорили о поэзии и живописи. Буэнавентура был в курсе этих «артистических суаре», как их называла Ребека, но он всегда был так занят, что не придавал им значения. Он уходил из дома в семь утра и возвращался не раньше восьми вечера – ел, принимал душ и ложился спать. Ребека целыми днями была предоставлена самой себе и делала, что ей вздумается. По утрам она писала стихи, занималась своим любимым балетом в саду у лагуны, а по вечерам ужинала с друзьями.

В 1925 году Буэнавентура решил, что им нужен другой дом, более соответствующий их теперешнему положению. Земля, на которой стоял их скромный домик, была превосходной, а дом совсем нетрудно было снести, чтобы расчистить место для нового здания. Однажды Буэнавентура ехал на своем «паккарде» по авениде Понсе-де-Леон, как вдруг увидел большой особняк, строящийся на холме, в пальмовой роще. Особняк буквально сразил его. Оттуда открывался прекрасный вид: на балконах веяло целебным ветром с Атлантики; веранды, казалось, были перенесены сюда из храмов подернутого туманом Киото; галереи спиралью окружали дом до самого верха так, чтобы ничто не перегораживало внутреннего пространства.

Стены, полускрытые буйной тропической растительностью, украшала мозаика непревзойденного качества, сверкавшая на солнце. Буэнавентура тут же решил: у него будет такой же дом, только еще больше и еще роскошнее.

Он остановил машину, чтобы рассмотреть поближе это произведение искусства. Рабочие сновали туда-сюда, толкая впереди себя тележки с цементом, песком и булыжником, и он спросил у одного из них, где можно найти архитектора. Рабочий указал на мужчину с кудрявыми волосами и нездоровым цветом лица, на плечи которого был накинут черный атласный плащ. Буэнавентура подошел к нему, поздоровался и сказал все, что мог, о том, как прекрасен этот дом, однако мужчина посмотрел на него мрачно и на приветствие не ответил. А потом отошел, бормоча что-то нечленораздельное.