Тут я снял своих мальчиков с подставки. Шепнул им: «Николаю Николаевичу теперь не до нас...»

 И мы ушли с завода.

 Вот мы и дома.

 Прошёл день — мальчики возвратились из школы.

 И сразу ко мне:

 — А что дядя Русаков? Так и оставил нашу плашку? А Индия — это важно?

 Я порылся у себя в записной книжке.

 — Вечером, — говорю, — узнаем, как у него дела. Вот его телефон.

 Застал Русакова дома. Он отдыхал после работы, но всё же охотно взял трубку и на все мои вопросы ответил.

 Про плашку сказал так: «После вас, в тот же вечер, доделал её и сдал куда следует. — Спасибо, — говорит, — Алёше и Саше, трудолюбивые ребята, всем интересуются. В их, — говорит, — компании мне и работалось веселее».

 — А ещё что сказал Русаков? — заинтересовался Саша. — Отбился он от директора? Вот смешной! За десять дней чтоб... Я бы отбился...

 — Нет, — говорю, — не отбился. Николай Николаевич думает немножко иначе, чем ты. Чертёж индийской детали он взял домой. Теперь сидит над ним и раздумывает, как бы невозможное сделать возможным...

 Алёша захлопал в ладоши:

 — Значит, за десять дней надеется!

 Ещё день прошёл.

 Наступил вечер. Саша и Алёша опять тянут меня к телефону.

 Не хотелось мне беспокоить уставшего человека — да разве от мальчишек отвяжешься? Позвонил, узнал, что делается на заводе.

Объявляю ребятам:

 — На десять дней Русаков не согласился.

 Тут уже Саша обрадовался:

 — Ага, по-моему выходит, по-моему! Там не десять, а, наверно, двадцать надо!

 — Да, — снова говорю я, — на десять дней не согласился. Изучил чертёж и обнаружил, что штамп можно сделать быстрее, не за десять, а за девять дней с половиной.

 Саша от удивления только рот разинул. Впрочем, и Алёша не сумел произнести ни слова.

 Я продолжаю:

 — Суть в том, что Николай Николаевич знает, что такое Индия. Бывал там как депутат Верховного Совета. Ведь наше Советское правительство крепит дружбу со всеми народами. Теперь послушайте, что нашего депутата там глубоко опечалило.

 И я рассказал ребятам о бедах и несчастьях этой великой страны. В Индии плодородная земля. Щедрое солнце, яркое голубое небо. Но редко выпадает дождь. Из-за этого чуть не каждый год у крестьян гибнут посевы. Одно спасение: надо поднять воду из рек и пустить её ручейками на поля. А это под силу только крупным машинам...

 — Значит, нужны электростанции! — подхватил мой рассказ Алёша. — И они обратились к нам, на завод «Электросила». Потому что в Индии знают, что мы им поможем... Всё ясно!

 Вставил слово и Саша. Но у него свои мысли:

 — А как, скажите, пожалуйста, Русаков убавил полдня? Даже непонятно. Спросить бы его по телефону.

 — А разве я не сказал? Эх... — посетовал я на стариковскую забывчивость. — Николай Николаевич, — говорю,— пошёл на очень смелый шаг. Готовя штамп, инструментальщик — сами видели — то и дело заглядывает в чертёж. Казалось бы, пустяковая задержка в работе: минута-другая — есть о чём говорить! Но штамп для детали в индийскую машину особенно сложен, и — как подсчитал Русаков — на этих минутках за десять дней он потеряет полдня!

 Нет, такого Николай Николаевич допустить не мог.

 А как быть?

 Заучить чертёж — иного не придумаешь. И слесарь-инструментальщик Русаков усилием воли заставил себя это сделать.

 Был чертёж на листе бумаги: сложный — из густой сетки линий, со множеством цифр. Теперь чертёж как бы отпечатался в памяти Николая Николаевича.

 Вечерок Русаков просидел над чертежом.

 А утром, придя на завод, объявил:

 — Десять дней мне не надо. Вырежу штамп за девять с половиной.

 Это было утро вторника.

 Потом наступил день, Алёша пришёл из школы — и сразу к календарю, который у нас на стене.

 Постоял перед календарём, потоптался. Протягивает руку к листку:

 — Уже можно сорвать?

 — Что, — говорю, — за спешка? Вечером сорвёшь, как всегда.

 А сам догадываюсь, что у мальчишки на уме. Хочется ему поскорее начать счёт заводским дням; но зачем же портить календарь?