– Хэй! – воскликнул Каспар, сев в кровати – поскольку ему пришлось сменить всю одежду, оставалось только лечь спать. – Это мысль! Что ты туда налил?

– Не помню, - ответил Джонни.
– Но будь я проклят, если не выясню.

В последующие дни Джонни занимался экспериментами. Он создавал черные смеси, зеленые смеси и красные. Он производил слабые запахи, сильные запахи и грандиозно-ужасающие запахи. Они соединялись с запахами, получавшимися от усилий Малколма, и смешивались с ними, пока Салли не сказала, что их лестничная площадка напоминает зачумленную местность. Но какие бы запахи и цвета Джонни ни производил, он не приближался к нахождению правильной смеси. Однако упрямо продолжал. Он помнил, что Гвинни насыпала в смесь пепел из трубки, и всегда включал его в ингредиенты.

– Кто всё время берет мои трубки? – спрашивал Людоед и не получал ответа.

Несмотря на такой постоянный риск, усилия Джонни не вознаграждались. Тем не менее он не сдавался. Он был упорным от природы, и Каспар с Гвинни радовались этому, поскольку, как сказала Гвинни, мысль о настоящих полетах помогала легче переносить ужас всего остального.

Каждый день приносил новые испытания. Сначала случилась неприятность из-за лилового полотенца для лица, потом – дело с грязным свитером на крыше, который обнаружили загадочным образом обернутым вокруг печной трубы. Само собой разумеется, Людоед обвинил Каспара, а когда Каспар возмутился, заявив, что невиновен – Джонни. И дважды Каспар забывал, что Людоед дома, и включал «Индиго Раббер». В третий раз виновником шума был Дуглас, но он промолчал, позволив обвинениям обрушиться на Каспара.

Потом стало холодно. В доме стояло очень старое центральное отопление, слишком слабое, чтобы как следует отапливать все четыре этажа. Ванная и спальня Салли и Людоеда прогревались достаточно, но чем выше, тем становилось холоднее. В комнате Гвинни стало так холодно, что она приобрела привычку прокрадываться в комнату матери и сворачиваться в большой мягкой кровати, чтобы почитать. К несчастью, однажды вечером она оставила плитку ириски на подушке Людоеда, и снова обвинили мальчиков. Гвинни потребовалось всё ее мужество, чтобы признаться, а Людоед совершенно не впечатлился ее героизмом. Однако он нашел для нее старый электрический обогреватель, который установил в ее комнате с распоряжением не слишком расходовать электричество.

– Мы не нуждаемся, чтобы нас баловали, - противным тоном сказал Малколм. – Посмотрели бы, каково в пансионе, прежде чем жаловаться.

– В самом дэле, - ответил Каспар. – Полно мелких хладнокровных снобов, похожих на тебя. Почему бы тебе не вернуться туда, где тебе место?

– Если бы я мог! – с искренним пылом возразил Малколм. – Что угодно лучше, чем делить с вами этот свинарник.

Прошло около недели. Однажды после обеда Каспар, как всегда, поторопился уйти домой, чтобы ему не пришлось возвращаться с Малколмом, как вдруг осознал, что на него нашло глупое настроение. Он знал, что начнет дурачиться и решил по возможности сделать это в кабинете Людоеда, поскольку кабинет являлся самой теплой комнатой в доме, к тому же выстланной чудесным блестящим паркетом – идеальным для скольжения. Едва придя домой, Каспар поспешил к кабинету и осторожно открыл дверь.

Людоеда там не было, зато был Джонни. Он мрачно высыпал пепел из трубок Людоеда в консервную банку, чтобы использовать его в дальнейших экспериментах.

– Как дела? – спросил Каспар, швыряя сумку в кресло Людоеда и садясь на стол, чтобы снять ботинки.

Джонни подпрыгнул. Чернильница Людоеда опрокинулась, и Джонни с еще более мрачным выражением смотрел, как разливаются чернила.

– Он узнает, что это я виноват, - сказал он. – Он в любом случае всегда думает на меня.

– За исключением тех случаев, когда он думает на меня, - заметил Каспар, сбрасывая ботинки на пол. – Вытри это, дурак. Но испуган ли Великий Каспар Людоедом? Да, довольно-таки. И чернила стекают со стола в ботинки.

Джонни, знавший, что от Каспара в таком настроении толка не добьешься, взял промокательную бумагу Людоеда и положил ее в лужу чернил. Промокательная бумага моментально пропиталась, окрасившись в ярко-синий, но чернил меньше не стало.

Услышав их голоса, пришла Гвинни.

– По полу текут чернила, - сообщила она.

– А то я не знаю, - огрызнулся Джонни, удивляясь, как в такой маленькой чернильнице вечно умещаются такие реки чернил.

– Я вытру пол, - предложила Гвинни. – Не поможешь, Каспар?

– Нет, - ответил Каспар, плавно скользя в носках по полу.

Он не понимал, почему из-за неуклюжести Джонни должен лишиться удовольствия.

– Что ж, будем считать, что ты вредина, - сказала Гвинни, доставая со стеллажей газету и подкладывая ее под поток чернил.

– Великий Каспар – крайне великодушен.

– Не обращай внимания, - сказал Джонни, - и передай мне газету.

Каспар продолжил скользить.

– Великий Каспар, - доброжелательным тоном произнес он, - будет развлекать вас скольжением, пока вы работаете, леди и джентльмен. Он скользил перед всеми коронованными лицами Европы, а теперь, исключительно ради вас, исполнит знаменитый шестиугольный поворот. Мало того, что он годами доводил его до совершенства…

– О, заткнись! – яростно вытирая, воскликнул Джонни.

– …это еще и весьма рискованно, - продолжил Каспар. – Смотрите: рискованный шестиугольник!

Каспар крутанулся и попытался одновременно прыгнуть. Уже в движении он увидел в дверях Людоеда, потерял равновесие и плюхнулся в лужу чернил. После чего поднял взгляд на суровое лицо Людоеда. Его собственное лицо побагровело, и он горячо надеялся, что Людоед не слышал его хвастливого дурачества.

Людоед слышал.

– Похоже, у Великого Каспара некоторые трудности с шестиугольным поворотом. Встань! И ВОН!