В данном случае говорить о преступлении было пока рано, но первый выезд в интернат оставил у нее тяжелое впечатление. Вроде и здание выглядело отремонтированным, и стены внутри оказались выкрашенными в веселенький розовый цвет, и чистота вокруг была, и прогорклыми щами не пахло, но острый привкус сиротства, казалось, был разлит в воздухе. Он был горьким и затхлым. От него першило в горле и щипало глаза.

– Здравствуйте. Вы будете чья-то мама? – Этот вопрос заставил Лилю завертеть головой в поисках задавшего его человека.

Человек, точнее человечек, стоял рядом и внимательно смотрел на нее снизу. Мальчик, маленький и слишком худенький, с огромными глазами какого-то удивительного изумрудного цвета. Лиля никогда не видела, чтобы у людей были такие глаза.

– Привет. Я уже мама, – улыбнулась она. – У меня есть сын, его зовут Гриша, и ему восемь лет. А тебя как зовут?

– Матвей, мне десять. – Мальчик на глазах поскучнел от ее ответа. Лиля вдруг догадалась, что он принял ее за женщину, приехавшую в интернат усыновлять ребенка, и внезапно расстроилась из-за его в очередной раз разбитых надежд. – А вы к нам по делу?

– Да. Я ищу кабинет директора. Ты мне не покажешь где это?

– Покажу. Отчего ж не показать. А вы нашу директрису знаете?

– Нет. Только собираюсь познакомиться. Что ты мне про нее скажешь? Строгая она у вас?

– Не знаю. – Матвей независимо пожал худенькими плечами. – Мы ее не видим почти никогда. Она к нам не ходит.

– Что значит не ходит? – Лиля даже поперхнулась от удивления.

– Ее недавно назначили, меньше года. Ирина Тимофеевна ее зовут. Бывшая директриса на пенсию ушла. Она к нам все время приходила. Вечером читала иногда, проверяла, легли ли мы спать. Расспрашивала, все ли мы в школе понимаем. А эта в спальни никогда не ходит. Мы ей неинтересны.

– Разве ж так может быть? – рассмеялась Лиля. – Она же ваш директор.

– Может. Ей важно, чтобы комиссии всякие довольны были. Чтобы в отчетах порядок. А мы сами по себе ей без надобности. Она нас знаете как называет? Утырками.

– Утырками? – Лиля не верила собственным ушам.

– Ага. У нас уже несколько воспитателей уволилось. Хороших. Она всем зарплату срезает. А на освободившиеся ставки своих родственников берет. Вот люди и бегут.

Мальчишка явно повторял чьи-то слова, но то, что он говорил, Лиле не нравилось категорически. Не случайно пьяные воспитанницы попались на глаза неравнодушному прохожему, ой, не случайно. В интернате творилось что-то нехорошее, но вот что именно? Лиля была уверена, что обязательно в этом разберется, не дав возможности своему коллеге следователю спустить дело на тормозах.

За десять лет она повидала много всякого горя и полного беспредела, к которому у нее даже выработался некий иммунитет, тот самый, сродни врачебному цинизму, который позволяет ему не умирать с каждым своим пациентом. Но она так и не смогла привыкнуть к тому, что обижали детей. Короста, защищающая душу, каждый раз сколупывалась, открытая ранка кровоточила и болела, да так сильно, что Лиля иногда даже поскуливала… Она рыла землю так, что та начинала гореть под ногами у тех, кто посмел обидеть ребенка. Неведомой ей пока Ирине Тимофеевне встреча с Лилией Ветлицкой уже вряд ли сулила что-нибудь хорошее.

С директрисой она, правда, в тот день так и не увиделась. Ирины Тимофеевны Колпиной на месте не оказалось, и секретарша блеяла что-то невразумительное о причинах ее отсутствия, старательно отводя глаза в сторону. Зато Лиля неторопливо и обстоятельно переговорила с преподавателями, которые так же прятали глаза. Эпидемия тут, что ли.

Бедно одетые тетки с химической завивкой на голове бормотали что-то про здоровый психологический климат, налаженный контроль за детьми и слухи, вызванные происками конкурентов. Про конкурентов Лиля, признаться, не поняла. Какие могут быть конкуренты у детского дома? Но учителя и воспитатели, как по шпаргалке, твердили одно и то же, не понимая, что выглядят смешно. Нелепо выглядят. И лишь одна из них, молодая, здоровая, активная девчонка с блеском в карих глазах и лихой неровной челкой, глядя прямо в глаза Лиле, призналась, что «прогнило что-то в датском королевстве» [2] , то есть – в детском доме имени композитора Балакирева.

– Хочется надеяться, что наконец-то следственные органы разберутся в том бардаке, который царит в нашем богоугодном заведении, – заявила она.

– Что вы имеете в виду? – уточнила Лиля.

– Да все. Вы документы запросите. Колпина же на работе не бывает практически. Ее личный водитель с утра отвозит в парикмахерскую, потом на маникюр, потом по магазинам. Она в лучшем случае к обеду появляется. А машину отправляет забрать из университета друга ее сына.

– Зачем?

– Что зачем? Это же круто, когда есть служебный автомобиль, который возит всю твою семью, а еще и друзей сына в придачу. Сейчас на дворе у нас что, апрель? А в бухгалтерии говорят, что бензин мы уже октябрьский списываем. Наша царская задница ведь пешком не ходит. Тяжело ей, при ее-то весе.

– Я мальчика встретила в коридоре, он мне сказал, что директор устроила на работу своих родственников. Дети что, в курсе?

– Так они же не в безвоздушном пространстве живут. – Девица пожала плечами. – Устроила. Сына в библиотеку, а еще на полставки педагогом-организатором. В результате библиотека все время закрыта, а он там внутри запирается и в компьютерные игры играет. А воспитательной работы никакой не ведется. Он к детям даже не заходил ни разу. Впрочем, как и сама Ирина Тимофеевна. А старшеклассникам этот сынуля так и говорит: «На хорошую работу меня мать устроила. Делать ничего не нужно, а деньги платят. Тридцать тыщ».