Только на третий день хода, к полудню, снега стало заметно меньше, обозначились звериные тропы, а еще через некоторое время Уг вышел на опушку, где ноги утопали в снегу лишь до колена…

Здесь можно было жить.

Через несколько дней Большой Уг уже освоился на новом кочевье. Отыскал удобные места кормления, водопоя. Но все равно подолгу с любопытством бродил неторопливым, спокойным шагом, словно в раздумье глядя на деревья, кусты, на узкую петлявшую лосиную тропу.

В последнее время Уг заметно изменился. Может быть, из-за трудностей, бед, волнений… Может, просто от возраста. Он еще более заматерел, шерсть его потемнела, стала почти черной, особенно на спине и боках. А на загривке самые кончики длинных волос побелели, яркая седина тронула быка — словно иней, светящийся и прозрачный иней севера, пометил самого величественного, сильного, мудрого среди большого и вольного лосиного племени. Седина пробилась и на подбородке, и на серьге-бороде едва заметными снежинками-серебринками, и могло показаться, что снег, к которому столько раз прижимался Большой Уг, остался на его шерсти навсегда.

В это тихое пасмурное утро бык кормился спокойно и с удовольствием. Его окружали привычные мирные лесные запахи, ничто не предвещало беды.

Уг пожевал молодые побеги ивы и осины, постоял, словно в раздумье, и вдруг увидел неподалеку большую поваленную осину. Он подошел ближе. В это время, в середине зимы, покрытые коркой оледенелого снега стволы деревьев не пахнут так сильно. А от поваленной осины расходился сладкий пьянящий дух свежей коры. Это было приятно. Лось наклонился и стал не спеша, ловко поддевая кору зубами, сжевывать ее. Ощутил на влажной коре привкус соли, придававший еде особый вкус. По мере обгладывания коры он двигался вдоль ствола, медленно переступая ногами.

Лось увлекся едой, и для него оказалось неожиданным внезапное прикосновение… Сбоку что-то упругое коснулось его шеи, но это не было веткой дерева или куста. Он это сразу понял. По едва заметному шороху касания, по его твердости и холодности. Испуг — внезапный, сильный, пронзительный — словно невидимыми иглами вонзился в его мозг и сердце. Бык стремительно рванулся вперед… И тогда это нечто упругое мгновенно обняло его, охватив уже всю шею. Петля из толстого стального троса захлестнула горло Большого Уга, и он почувствовал жгучую непроходящую боль.

Бык напрягся что было сил, стараясь избавиться от петли. Сначала ему казалось, что эта хваткая петля достаточно тонка и он сможет ее разорвать. Мышцы его вздулись буграми, копыта уперлись в землю, продавив снег, и он немного сдвинулся с места. Послужившая приманкой срубленная сосна, к которой был прикреплен трос, тяжело поползла за Угом. Длинный и толстый ствол, глубоко бороздя сугробы, словно гигантский дьявольский плуг, волочился за быком. Трос врезался в кожу, окровавился, все сильнее сдавливая шею зверя, но он двигался, пытаясь разорвать страшную петлю.

Пройдя еще немного, обессиленный лось упал. Он уткнулся раскрытым ртом в снег, сглотнул холодную легкую мокрую массу и, тяжело дыша, отдыхал…

Было светло. За серыми низкими тучами угадывалось солнце. Голоса птиц заполняли лес. Снег мягко сиял, над чистыми лесными сугробами раскачивались на ветру молодые деревца — осины, березы, готовые вот-вот стряхнуть снежные тяжелые шапки, не дожидаясь весны. Но не решались, словно боялись нарушить законы времени года, законы природы.

Лес жил своей дневной шумной и радостной жизнью.

Но от этой знакомой жизни своего родного леса Большой Уг был отделен жесткой прочной петлей.

Когда он лежал, отдыхая от неравного поединка со стальным тросом, петля не душила его, хотя там, где она врезалась в тело, острая боль не проходила. Но лось был еще силен и здоров, он не хотел сдаваться, он еще надеялся разорвать эту злую петлю.

Немного отдохнув, набравшись сил, бык встал, натянул трос и вновь попробовал разорвать стальную удавку. Осина снова поползла за ним, бороздя снеговой покров, и боль в израненной шее стала невыносимой. Через несколько шагов зверь снова упал…

Прошли сутки. Большой Уг лежал на снегу и тяжело дышал. Он уже ослабел и не боролся с петлей, не мог больше переносить нестерпимой боли от врезавшегося в тело троса.

Снег около него был забрызган кровью, у самого тела сугроб подтаивал, но стоило лосю чуть передвинуться, как края сугроба снова подмерзали, покрываясь блестящей коркой розоватого, пропитанного звериной кровью льда.

В полдень Большой Уг услышал знакомый скрип лыж. К месту, где он лежал, приближались люди. Он не ждал теперь ничего хорошего от людей. Лось чувствовал, понимал, что петля была поставлена человеком, хотя стальной трос источал сильный запах осиновой коры (он был натерт корой — иначе лось не подошел бы к этому дереву, учуяв запах людей).