Немного позже, когда он лежал в центральной пещерке, тяжело дыша от усталости, и мать-барсучиха ласково и старательно зализывала ему раны, успокоение пришло к нему. Он ощущал влажный шершавый язык подруги на своей морде, слышал мерное дыхание спящих барсучат и, главное, всем своим существом ощущал мирную, глухую тишину в подземном городке. Ни шороха, ни малейшего вздрагивания почвы, ни скрипа камешка на поверхности — только такая тишина означала безопасность для его семейства, только она давала успокоение и мир его старой, израненной жизнью душе.

Тихий сентябрьский рассвет уже пришел в лес, озарив вершины деревьев красными лучами нежаркого северного солнца. Свет не проникал в глубь норы, но звери чувствовали момент рассвета, знали, когда восходит солнце. А день сегодня начинался чистой, солнечной погодой, и Бесу было известно, что осенью, перед долгой и трудной зимой, надо ценить эти дни. Какое-то тайное звериное знание, заложенное в нем природой, позволяло ему чувствовать все, что необходимо для жизни его и барсучихи, для укрепления здоровья малышей.

Вот и сегодня, почти сразу же после восхода, все барсучье семейство устроилось на солнечном склоне холма возле норы. Барсучиха легла на холме — повыше, внимательно вслушивалась в тишину утреннего леса. Бес, как всегда, оставался настороженным, и только малыши, беззаботно посапывая, дремали под еще теплым и ласковым солнцем прошедшего лета.

Ночь выдалась облачной. Иногда луна вдруг выглядывала в короткие просветы между облаками, и это ненужное для барсуков освещение очень беспокоило Беса. Они кормились, а на этот раз, можно сказать — охотились, довольно далеко от дома — на овсяном поле. Когда луна вновь уходила за тучи, барсуки снова принимались за дело: раскапывали мышиные норы, подбирали с земли семена овса, вытряхивали их из колосьев в рот, выхолащивая зубами колос.

Может быть, люди не успели убрать засеянную овсом полоску или просто забыли про нее, но овес здесь был. И полевок на этом месте было предостаточно.

Слабый порывистый ветер приносил запахи сосняка, что слегка шумел рядом, и реки, излучина которой с другой стороны огибала шуршащие на ветру овсы. Барсуки разошлись в поисках пищи и добычи не более чем шагов на двадцать друг от друга.

Бес только собрался разрыть очередную нору полевки, как вдруг ветерок резко изменил направление, и Бес мгновенно оцепенел от ужаса…

На него хлынул пугающий запах, заполняя все пространство вокруг, заволакивая ноздри, голову, угрожающе близкий, удушливый, грозный запах громадного хищника. Совсем рядом с барсуками кормился на овсах медведь.

Барсучиха и малыши тоже вдохнули смрадный дух могучего врага, перед которым даже сопротивление бессмысленно. Барсучата перепугались до смерти, хотя никогда до этого не встречали медвежьего запаха так близко, а если и натыкались иногда на следы медведя, то очень редко, да и следы были старыми. Оцепенение, испуг длились только мгновение, и все рванулись в лес, к спасительному подземному городку…

Конечно, косолапый, всегда стремительный в нападении, мог бы легко поймать барсука, бегущего по овсам к лесу, но он не стал этого делать. Дело в том, что обычно в таких случаях звери, кормящиеся — как говорят люди — у одного стола, не трогают друг друга. Медведь и кабан могут мирно пастись на одном и том же краю поля, неподалеку друг от друга. И пожалуй, не потому вовсе, что кабан для медведя нелегкая добыча. Есть какие-то внутренние законы природы, пока неизвестные людям, по которым дикие обитатели леса не охотятся, не трогают более слабых во время стихийных бедствий — наводнений, пожаров, землетрясений, не нападают обычно на своих жертв, когда случайно окажется, что те кормятся вместе с ними на одном малиннике или овсяном поле…

Барсуки старались меньше шуметь, но все равно убегали торопливо, панически, и треск от их бега хорошо был слышен чуткому хищнику. Крупный бурый медведь уже давно пасся здесь, присаживаясь и переползая на заду, передними лапами захватывал колосья с вкусными зернами, только начинающими крепнуть, еще не твердыми и сладкими. Он совсем не собирался гнаться за барсуками, но этот шум его встревожил, даже немного напугал, и тем самым привел в раздражение. Зверь рявкнул, подняв голову, громко и грозно. Его рык, звучный, басовитый, покатился по овсам к лесу, подхлестывая барсуков. Эхо медвежьего рева, короткого, резкого, могучего, заметалось между елями опушки и ушло в глубь леса, предупреждая всех, что лесной хозяин здесь, что он в поле, у своих овсов, что он силен и свободен, как и было во все прежние времена.

Шум убегавших зверей стих, а мишка еще долго стоял, прислушиваясь к лесной тишине и принюхиваясь к теплому ветру. Морда его была поднята, черная влажная мочка носа шевелилась, словно он прощупывал ею легкий ночной ветерок, полный многих запахов, которые надо было и уловить, и разделить, и распознать, а также почувствовать — нет ли в них хотя бы отдаленных признаков чего-либо тревожного, опасного, связанного с человеком. Но никаких причин для тревоги не было, и косолапый снова опустился на землю и продолжал лакомиться овсами.