— Мне уже не хочется… то есть не так. Разум хочет, тело отказывается.

— Неблагодарная Грейнджер, — смеется Драко подминая хрупкое тело под себя. Осторожно поглаживая ягодку ее клитора, он добивается, что Гермиона вновь становится влажной. Влажной, ровно настолько, чтобы продолжить. Входит осторожно и чувствует, как острая боль пронзает собственное тело. Вчера он порвал уздечку, когда искал свое удовольствие в ее узкой щелке, и даже не заметил, а теперь болело так, что он невольно поморщился.

И все же это хорошо и честно, знать, что не кончит ни она, ни он. Но приятно чуть шевелиться в ней. Она горячая, влажная, дающая спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. Он еле двигался, засыпая прямо на ней, находясь внутри. Ее и его кровь выходила наружу, засыхая единой твердой коркой. Смешивалась его чистая кровь, с кровью магглорожденной Гермионы. Но Драко было все равно.

Горячо.

Влажно.

Уютно.

***

Ему приказано встать скрипучим старческим голосом.

— Ваша честь?

— Подсудимый, прошу Вас, встаньте для оглашения приговора.

В ушах без всяких раковин шумят океанические волны. Несутся, перегоняя друг друга, и забиваются о прибрежные скалы, шепчут рассыпающимися в пыль ракушками:

«При-го-вор».

Откуда-то издалека, прерываемый ветром, будто телеграфный код:

— А по сему решено снять все… пшшш… обвинения… пшш… и в виду… вновь открывшихся фактов снять с Люциуса Абраксаса Малфоя все пшшш… обвинения и освободить из-под стражи в зале суда…

Ветер в ушах Драко, робкий аромат свободы с примесью запахов подземелья. Руки сына ложатся на плечи отца. Чуть отстав, к ним присоединяется Нарцисса. В черных бриллиантах глаз блики.

Слезы? Радость? Все позади.

Они смотрят на застывшую на своем месте Гермиону — Люциус и Нарцисса Малфои, и только лица Драко она не видит, юноша повернулся к ней спиной.

***

Пропали без объяснения причин.

Уже полгода о Драко и его семье ничего не слышно.

Гермиона Грейнджер не привыкла плакать, и сейчас глаза ее сухи, когда петелька за петелькой, ряд за рядом, она продолжает начатое накануне вязание. Глаза слипаются, она постоянно чувствует усталость и головную боль, что ж это пройдет, у всех проходит.

Довязав еще один рядок, девушка откладывает рукоделие в корзину и, встав, походит к окну. За немытым стеклом драгоценная пора. Земля золотая, лазурь небес. Прощаются крикливые птицы с родными землями. До весны.

«До весны», — шепчет она и робко машет рукой.

Свистит забытый на плите чайник. Поддевая ногами шерстяные тапки, она бредет на кухню, тяжело переступая. Срок не так уж велик, и живот едва заметен, но она переносит беременность тяжело.

Тяжело от того, что его нет рядом, и он бежал вместе с родителями, даже не вспомнив о ней.

Злилась ли она? О, нет, нет, нет. Она, видите ли, его до сих пор любила. И призналась бы ему в этом легко, лишь тихо-тихо шепнув на ушко: «Ненавижу тебя, поганый предатель».

Сколько же раз воображение рисовало эту сцену, что вот, в вечерней тишине, она услышит стук в дверь. А на пороге он. С букетом желтых цветов. Она не будет злиться и всего лишь раз скажет: «Мерзкий хорек!!!», прежде чем заплакать на его плече.

Но дни летели, ускоряя свой ход, наглядно показывая, что он не вернется, и она перестала ждать… почти…

Уже оборвал голодной пастью ветер золото с деревьев, а оставшееся ласковая дева-Осень сняла сама. Бережно, длинными пальцами уложила их на черную, мокрую землю.

Теперь живот огромный. И маленький сын Драко шевелится в нем так, что сквозь кожу видны бугорки детских пяточек и ладошек. Это трогательно, и она так хочет показать ему это. Не навязываться, а просто показать… эти пяточки…

И она, решившись, трансгрессирует в Малфой-Мэнор.

Дом необитаем, и аккуратно заколочены ставни, похоронив в огромном роскошном гробу историю рода Малфоев. Где-то вдалеке, то ли кашляет, то ли посмеивается ворона. И ветер-ветер, сводящий с ума ветер, разметает по лицу волосы.

Гермиона опускается на колени и набирает горсть земли — родной для малыша, которого носит.

В госпитале Святого Мунго уже ставят срок родов, и ей тяжело дышать при ходьбе. Живот опустился, и теперь она не спит, не понимая, как с таким грузом можно принять мало-мальски приемлемую позу. Кровать жесткая и неудобная, не хватает мягкости его рук, чтобы укрыться в них, удобно устроиться, уткнувшись носом в бок и уснуть.

Но она не может и встает в который раз перебрать детские вещички, поправить покрывало на крошечной колыбели.