Шрифт:
Тут Женя заплакала и замолчала. Рупик дал ей платок, она вытерла слезы и сказала:
— У меня только две ценности: этот мундир, единственная память о прошлой счастливой жизни в Польше, которую я почти и не помню. И еще мой католический крестик на шее. Мне повесила его мама, когда я была совсем маленькая.
Рупик спросил:
— Ты веришь в бога?
— Да, я католичка. Я молюсь каждый день. А ты веришь?
— Ой-ой, как ты можешь говорить такое? Я же образованный, интеллигентный человек. Как же образованный и интеллигентный человек может верить в бога?
— Что ж, бог один — и для образованных, и для необразованных. — Гржина перекрестилась и закончила: — Матка боска.
Рупик, глубоко неверующий, был поражен, что такая молодая женщина могла быть верующей — при общем распространенном неверии, да еще при такой ее тяжелой жизни. Но он тут же подумал: «Может, именно от такой жизни она и уходит в веру в несуществующее божество». Сам он не только не верил, но вообще не понимал, как другие могут верить в бога.
А Женя продолжала:
— Я верю в Иисуса Христа, нашего Спасителя. Ведь это он послал мне тебя за мою глубокую веру.
Рупик был поражен — вот куда завела ее эта вера. Какой же дорогой ценой этот твой бог послал меня к тебе! Как можно думать, что это он познакомил нас в больнице? Если бы он был, твой бог, он послал бы меня к тебе до того, как ты бросилась под поезд. Впрочем, в этом не бог виноват, а я сам…
А Женя продолжала:
— Я верю в бога и не верю в людей. Я не только не верю в них, я их всех ненавижу. — В глазах под пушистыми ресницами мелькнул огонек дикой злобы. — За что мне любить людей? Но особенно я ненавижу русских. Это вы, русские, убили моего отца в катынском лесу, пристрелили, как собаку; а другие русские топтали мою мать, как дерьмо. Теперь русские загнали меня в угол, как крысу. Я полна ненависти, но у меня есть одна сильная любовь — мой бог.
Пока я поправлялась и привыкала к тому, что у меня нет ног, я часто думала: если люди так издевались над всеми нами на земле, то, может быть, бог даст нам покой на небе. Может, там я встречу своего отца, может, там я опять буду с ногами… Я знаю, что скоро умру, и жду этого, как избавления. А пока моя судьба доживать в страданиях, и лучше мне жить без всякой памяти. Мне не нужна память, кроме моего крестика. — И Гржина поцеловала его. — Но я не знаю, что делать с папиным мундиром. Не брать же в инвалидный дом, там его сразу украдут и пропьют. Знаешь, я решила отдать его тебе.
Рупик чуть не плакал, слушая ее, но при последних словах застыл:
— Ой-ой, мне? Гржина, почему мне?
— Потому что я знаю, что недолго там проживу. Я вообще недолго проживу, улечу к моему богу, на небо. И я все думала, кто мог бы вернуть это мундир маме? Ты интеллигентный человек, ты знаешь польский язык, может, ты когда-нибудь поедешь в Польшу. Мама ведь собиралась вернуться туда. Разыщешь ее в Варшаве. Ядвига Сольская. Запомни имя: Ядвига Сольская. Разыщешь ее и передашь мундир. Она все поймет. Это мое самое последнее желание.
Женя протянула ему аккуратно перевязанный бечевкой сверток. Рупик растерянно взял его, не мог же он отказать ей, отказывать в последнем желании невозможно. Но вероятность его встречи с Ядвигой была нулевой.
На прощанье, когда ее на носилках уносили в медицинскую машину, Рупик решился наконец поцеловать Женю. Она приподняла ресницы, подставила ему губы, и глаза у нее засверкали. Он коснулся ее губ, а сам подумал: каким другим мог быть этот поцелуй, если бы он решился познакомиться с ней!.. И она подумала то же самое… А что подумал бог?..
Судьба этой девушки навсегда осталась в памяти Рупика. Это была первая действительно трагическая жизненная история на его пути. Он все размышлял и размышлял о том, как скрестилась история сломанной гребенки с историей сломанной жизни. И как прекрасно могла бы сложиться жизнь Жени в родной Польше, если бы ее страну и саму ее не изуродовала несправедливость столкновений политических и социальных сил мира.
28. Глухомань бездорожья
Маленький «Як-12» с красным крестом на борту заскользил по льду озера. Рупика встречала молодая женщина-хирург, она лихо дернула вожжи, когда он сел в сани-розвальни:
— Но-о!
Лошадь мотнула головой, дернулась и потряслась мелкой рысцой.
Рупик поразился:
— Ой-ой, как вы ловко правите лошадью.
Она хлестнула еще раз:
— Вам тоже придется этому научиться.
Врачи больницы, все молодые, устроили ему дружную встречу. Спели вместе песню собственного сочинения:
Ох, и худо же в нашем Пудоже, Ох, и стужи же в нашем Пудоже, Ох, и лужи же в нашем Пудоже, Ох, и тяжко же в нашем Пудоже.